Книги по истории древнего Рима » С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава I. От подавления «заговора» Каталины до трибуната Клодия
11:57
С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава I. От подавления «заговора» Каталины до трибуната Клодия
Когда вечером 5 декабря 63 г. до и. э. Цицерон, с присущим всем присяжным ораторам пристрастием к риторическим эффектам, бросил собравшейся на форуме затихшей в напряженном ожидании толпе одно лишь слово «vixerunt», он, конечно, и сам менее всего предполагал, что этот эвфемический оборот может быть применен не только к тем пяти римским гражданам, которые несколько минут тому назад были по его приказанию удавлены рукой палача, но и к тем традиционным устоям римской республики, к тем республиканским учреждениям, которые они якобы пытались подорвать и ниспровергнуть. Дальнейшие события этого вечера были описаны более чем через 150 лет другим — но не меньшим — любителем театральных эффектов в следующих выражениях: «Было уже темно, когда он (Цицерон.— С. У.) через форум двинулся домой. Граждане не провожали его в безмолвии и строгом порядке, но на всем пути приветствовали криками и рукоплесканиями, называя спасителем и новым основателем Рима. Улицы и переулки сияли огнями факелов, выставленных чуть ли не в каждой двери. На крышах стояли женщины со светильниками, чтобы почтить и увидеть консула, который с торжеством возвращался к себе в блистательном сопровождении самых знаменитых людей города. Едва ли не все это были воины, кото-, рые не раз со славою завершали дальние и трудные походы, справляли триумфы и далеко раздвинули рубежи римской державы и на суше, и на море, а теперь они единодушно говорили о том, что многим тогдашним полководцам римский народ был обязан богатством, добычей и могуществом, но спасением своим и спокойствием — одному лишь Цицерону, избавившему его от такой великой и грозной опасности»1. 1 Plut., Cic, ,22, 3 (пер. С. П. Маркиша). Так,, в результате_торопливой и противозаконной, казни пяти человек, был, по существу говоря, ликвидирован' «грандиозный заговор», ибо, по единодушному свидетельству ряда авторов2, подавляющее большинство сторонников Каталины покинуло его лагерь, как только стала известна судьба Лентула и Цетега. Исход движения, таким образом, был предрешен. Даже сам Цицерон, который по вполне понятным причинам не упускал случая удесятерить масштабы грозившей опасности, счел возможным буквально через несколько дней после расправы над заговорщиками довольно пренебрежительно отозваться о вооруженных силах повстанцев3. Кстати, так называемый «заговор» Каталины может служить небезынтересной иллюстрацией к вопросу о значении (а иногда и о своеобразной судьбе) исторического факта. Непомерно раздутый и в значительной мере спровоцированный самим Цицероном "заговор" вовсе не был столь выдающимся или исключительным событием в ту перенасыщенную различными потрясениями эпоху, как это принято считать. По своим масштабам и значению «заговор» Каталины был ничуть не более выдающимся явлением, чем, скажем, восстание Лепида или движение Целия Руфа, которое, кстати сказать, иногда — и не без основания — сравнивают с событиями 63 г.4 Но если наши сведения о движениях Лепида и Целия Руфа ограничиваются разрозненными и довольно мимолетными упоминаниями историков5, то благодаря темпераменту врагов Каталины (а враг, очевидно, всегда имеет сказать больше, чем любой доброжелатель) мы получили чрезвычайно подробное, хотя и тенденциозное изложение хода «заговора» и непомерно преувеличенную оценку его значения. Только этим и может быть объяснена та своеобразная аберрация, которая характерна для традиционного восприятия этого «заговора». Может быть, и самый облик главного героя разоблачения и подавления «заговора» —хотя его противоречивым характеристикам im Wandel der Jahrhunderte посвящена в общей сложности не одна сотня страниц — также искажен определенной исторической аберрацией, почему и возникает возможность, если не необходимость, его переосмысления. Кто он? Беспринципный политик, levissimus transfuga 6, или один из последних республиканцев, чье имя «тираноубийцы» 2 См., например, S a i l . , Cat., 57, 1; Ρ1 u t., Cic, 22, 4; cp. D i o Cass., 39, 2. 3 C i c , pro Mur., 37, 79; cp. in Cat., II, 3, 5. 4 См. P. Ю. Виппер. Очерки истории римской империи, стр. 297—298 5 См., например, App., b. с. I, 107; S a i l . , Hist., I, 48; Flor., 3, 23; Li v., ер. 90; Ρ 1 u t , Pomp., 16 или С a es., b. с, 3, 20; C i c , fam., 8, 17: D i o Cass., 42, 22; Li v., ep. I l l ; Veil., 2, 68 и т. п. 6 Declam. in Cic, 4, 7. 34 выкрикивали, как синоним свободы 7, а в_ дальнейшем с уважением вспоминали даже могущественные противники'8? Кто он?- «Политический лицемер», сторонник «партии материальных выгод»9, «трус»10 или человек, смерть которого «означала одновременно гибель республики, и это совпадение — отнюдь не случайное — окружило для потомков его образ ореолом не только славы, но и святости»11? Думается, что эти противоречивые суждения как самой древности, так и нового времени едва ли способны удовлетворить запросы современного историка, даже не в силу своей взаимоисключаемости, но по той простой причине, что все они, в конечном счете, основаны на субъективном подходе и субъективных критериях. Поэтому для нас в данном случае может представить интерес характеристика несколько иного рода — социальная оценка, выявление тех черт в облике Цицерона, которые могут определить его как выразителя нужд и чаяний определенных слоев римского общества. Но распространенная, в частности, и в нашей историографии12 схема, согласно которой Цицерон бьл выразителем интересов римского всадничества, едва ли может быть безоговорочно признана удовлетворительной. Она в общем плане верна, но не учитывает некоторых деталей и «оттенков», которые, собственно говоря, только и могут превратить ее из общей схемы в конкретную и живую характеристику. Так, и Красс тоже достаточно типичный представитель интересов всадничества, но много ли общего найдется между этими двумя политическими деятелями? Цицещш, на наш взгляд, представлял — и. пожалуй, наиболее ярко— ту своеобразную социальную прослойку, которая впервые в истории сформировалась именно в античном обществе и которая может быть определена. термилам-«интеллигенция ». Само собой разумеется, что, говоря об этой античной «интеллигенции», мы имеем в виду, в первую очередь, представителей привилегированных слоев pимского общества,. занятых; в основном умственной деетельностью, причем такого рода деятельностью, которая была для них — в большей или меньшей степени профессиональной. Подобные слои населения имелись не только в эллинистических государствах, но и в Риме. Стоит лишь вспомнить период «завоевания побежденной Грецией своего сурового 7 D i о С a s s., 44, 20. 8 Ρ 1 u t., Cic, 49. 9 Т. Моммзен. История Рима, III. М., 1941, стр. 145. 10_ Там же, стр. 153. ..- 11· Ζ i е 1 i n s k i. Cicero im Wandel der Jahrhunderte. Leipzig — Berlin, 1908, S. 10. 12 См., например, Β. Η. Д ь я к о в и С. П. К о в а л е в . История древнего мира. М., 1956, стр. 571. 3* 35 завоевателя», тот период, когда, после македонских войн, в Рим хлынула широкая волна эллинистических влияний, чтобы понять, что подобное «завоевание» стало возможным, лишь поскольку оно встречало созвучный отклик в определенных слоях самого римского общества. Не говоря уже о знаменитом Сципионовом кружке, своеобразном политическом клубе римской рабовладельческой интеллигенции, следует отметить такие, более массового характера явления, как, например, образовательные путешествия, распространившиеся среди молодых римлян из богатых фамилий. Особенно модными становятся поездки в Афины или на Родос. В самом Риме неуклонно растет число постоянно живущих здесь греческих риторов и философов. Целый ряд «интеллигентных» профессий был в это время как бы монополизован греками13. Конечно, во всем этом была своя специфика. Представители «интеллигентных профессий» долгое время не пользовались в Риме таким признанием и почетом, как в эллинистическом мире. Волна культурных влияний, идущая из эллинистических стран, нередко наталкивалась в римском обществе на стену mos maiorum и разбивалась о нее 14. Нам известно, что еще в 161 г. до н. э. из Рима была выслана группа философов и риторов15, а в 155 г. Катон настойчиво предлагал удалить философское посольство 16. Само собой разумеется, что ко времени Цицерона подобные ригористические настроения в значительной мере выветрились, однако ему самому еще приходилось доказывать17, что занятия философией совместимы с достоинством римлянина 18. Следует также отметить наличие значительного слоя — в особенности в последние годы существования республики — интеллигенции, вышедшей из рабов. Это, как правило, актеры, педагоги, грамматики и риторы, врачи. Их положение в римском обществе было довольно привилегированным; слой рабской интеллигенции был многочисленным, а вклад, внесенный ею в создание римской культуры, огромен 19. Интеллигентные рабы часто отпускались на волю. Но и те, которые оставались на положении рабов, фактически отрывались от своего сословия. Как правильно отметила Е. М. Шта- ерман, нам неизвестно, чтобы рабы или отпущенники интелли- 13 W. K r o l l . Die Kultur der ciceronischen Zeit, I, 1933, S. 117—134. 14 Ibid., S. 124. 15 Gell., 15, 11, 1. 16 P l u t . , Cato maior, 22; cp. Ρ 1 i n , h. п., 7, 30, 112. 17 C i c , de fin., 1, prooem; Tusc, 1, prooem. 18 Обо всем этом более подробно ом. С.-Л. У τ ч е н к о. Идейно-политическая борьба..., стр. 53—62. 19 Е. М. Ш τ а е ρ м а н. Расцвет рабовладельческих отношений в Римской республике. М., 1964, стр. 131. 36 гентных профессий когда-либо выступали с осуждением рабства как социального института или с протестом против рабовладения и рабовладельцев2 . Таким образом, наличие определенного слоя античной интеллигенции в Риме не вызывает сомнений. По всему своему облику, по всему складу своей ораторской и общественно-политической деятельности, Цицерон может быть причислен к этой интеллигенции, конечно, если иметь в виду ее высшие и наиболее привилегированные круги (что ни в коей мере не противоречит представлению о нем как о выразителе интересов римского всадничества). Более того — вся общественно- политическая карьера Цицерона, на наш взгляд, убедительно свидетельствует об одной из первых попыток указанной социальной прослойки прийти к политической власти и руководству « Насколько этот эксперимент оказался удачным и какие он имел под собой реальные основания—-вопрос особый, но, во всяком случае, в подобном аспекте личность Цицерона и его историческая роль могут быть подвергнуты определенной переоценке. Все «положительные стороны» и все «недостатки» Цицерона как политического деятеля получают (более широкое, социальное толкование, оказываясь, в какой-то мере, типическими чертами уже не только отдельной личности, но и представляемой этой личностью определенной общественной прослойки. Вернемся, однако, под этим углом зрения к самому Цицерону. Его едва ли следует упрекать в том, что он не понимал всей глубины и принципиального значения исторического перелома, который совершался в римском обществе на его глазах. Этого, конечно, не понимали и другие его современники, причем не только рядовые, но и наиболее дальновидные и выдающиеся политические деятели. Но в данном случае речь пойдет не о каком-то телеологическом прозрении или глубоком анализе стратегической перспективы, а лишь об элементарном умении разобраться в текущей, злободневной, тактической обстановке. Цицерон как будто и достаточно умен, и остер, он «все понимает » (см., например, его блестящую оценку: «Все мы рабы Цезаря, сам же Цезарь—раб обстоятельств»21), учитывает различные «за» и «против», он — достаточно прожженный и «тертый » политик, иногда даже циничный (см., например, его отзыв о собственной речи, посвященной воспоминаниям о ликвидации «остатков заговора»22), не говоря уже о его образованности, находчивости, остроумии. Но все это — качества, пригодные скорее для хорошего адвоката, отнюдь не для госу- 20 Там же, стр. 135. 21 С i с, ad fam., 9, 17, 3. 22 C i c , ad Аtt., 1, 14, 3-4. 37 дарственного деятеля. В душе такого адвоката-интеллигента — несмотря на весь внешний лоск, опыт и даже «прожжен- ность» — где-то в самой глубине всегда таится наивная уверенность в том, что разум, убеждение могут и должны быть противопоставлены силе, что arma cedant togae23 и что основой и высшей мудростью политического руководства является известный набор моральных и правовых норм (которые по «правилам игры» — непреложны и неприкосновенны), дополняемых иногда по требованию обстановки дипломатией интриг. И наряду с этим полное непонимание той простой истины, что главным и наиболее реальным фактором в борьбе за власть, за политическое руководство является организация (в той или иной форме) масс, т. е. применительно к римским условиям того времени — сложившаяся в мощную и наиболее спаянную корпорацию римская армия. Личная карьера Цицерона (до определенного момента) развивалась именно так, чтобы активно поддерживать его во всех этих заблуждениях. Ему вскружили голову первоначальные успехи: дело Верреса, легкое получение городской претуры, первая политическая речь pro lege Manilla, эффектный лозунг, concordia ordinum и, наконец, самым роковым образом — консульство и шумная победа над Каталиной. Последний успех был особенно опасен, внушив иллюзию, правда, весьма кратковременную, что действительно arma cedant togae и что именно таким путем уже достигнуто осуществление лозунгов concordia ordinum и consensus bonorum omnium. Но разговор о политической власти пошел всерьез именно после подавления «заговора» Каталины. И вот в этой новой обстановке — сплошная цепь ошибок и поражений: жалкая роль в борьбе с Клодием, неудачный выбор между Помпеем и Цезарем, детский просчет с Октавианом, нелепая смерть. И все это отнюдь не из-за принципиальных (пусть слишком прямолинейных и даже туповатых, как, например, у Катона) соображений, которых у него не было, а лишь из-за просчетов в политической игре, из-за неумения разобраться в обстановке. Эксперимент явно не удался. На примере жизненного пути и карьеры Цицерона выдвинувшая его общественная прослойка достаточно наглядно продемонстрировала свою политическую незрелость, отсутствие опоры в широких слоях населения, полную беспомощность в вопросах государственного руководства. В связи с этим снова встает вопрос о так называемом «заговоре » Каталины. Нас могут упрекнуть в противоречивости оценок. Вначале было сказано, что значение «заговора» раз- 23 С i c , de off, 1, 22, 77. 38 дуто вследствие пристрастного и необъективного характера источников, а в конце только что изложенного рассуждения о Цицероне указывалось, что вопрос о захвате политической власти встал по-новому именно после подавления «заговора». Таким образом, «заговор» Катилины выступает уже в качестве некоего переломного момента истории последних десятилетий Римской республики. Однако это противоречие лишь кажущееся. Утверждая, что так называемый «заговор» Катилины не был исключительным явлением тех бурных лет, мы вовсе не хотели утверждать, что он лишен какого бы то ни было исторического значения. Но его значение вовсе не в том, на что нас ориентируют источники и согласная (или, напротив, несогласная) с ними новая литература. «Заговор» Катилины возник в обстановке крайнего разложения старинной полисной демократии: коррумпированный сенат уже давно утерял свой прежний непререкаемый авторитет, значение республиканских магистратур было подорвано исторически данным антиконституционным образцом не ограниченной определенным сроком диктатуры, комиции,.основанные в свое время на системе народного ополчения, после замены последнего корпоративной армией находились в состоянии глубокого кризиса. Однако не все еще было ясно. История «заговора» и, в особенности, его подавления могла значительно «прояснить» обстановку для самих современников. При подавления «заговора» был беззастенчива попран последний, почти уже символический., .пережиток полисной демократии — право provocatio ad populum, которое Моммзен называет палладиумом древней римской свободы24, а новейшая историография, вслед за ним, единодушно признает доказательством идеи народного суверенитета, якобы лежавшей в основе неписаной римской конституции. Подавление «заговора» показало крайнюю слабость так называемой римской «демократии»: распыленность ее сил, отсутствие достаточной организации. Подавление «заговора» достаточно ярко подчеркнуло безнадежность попыток захвата политической власти при опоре на эти распыленные, неустойчивые, неорганизованные слои населения. Следовательно, через два десятилетия после сулланского переворота снова напрашивался вывод о замене этих бесформенных сил какой-то более определенной, более четкой организацией. Если к тому же она была еще и вооруженной, то в данных условиях это можно было рассматривать как лишний (и, кстати сказать, решающий) козырь. Т. Моммзен. История Рима, III, стр. 154. 39 * * * Последовавшие непосредственно за казнью заговорщиков события, как это обычно и бывает, едва ли могли сразу подтвердить только что изложенные выводы. Ситуация прояснялась постепенно и далеко не для всех. Видимо, через несколько дней после расправы над катилинариями (во всяком случае, до 10 декабря) состоялся процесс кандидата в консулы на 62 г. Л. Лициния Мурены, обвиненного в подкупе избирателей25. Еще до формального обвинения дело Мурены было предметом обсуждения в сенате. Катон поддержал инициатора обвинения, неудачливого конкурента Мурены на выборах, Сервия Сульпиция, который и пригласил его в качестве субскриптора. Другими субскрипторами были Гай Постум и Сервий Сульпиций Младший26. Защита была представлена Квинтом Гортензием, М. Лицинием Крассом и Цицероном. Цицерон, видимо, выступал последним, и центр тяжести его речи лежал вовсе не на разборе юридической стороны дела. Его ответы Постуму и Сульпицию Младшему даже не были опубликованы. Поэтому нам до сих пор неизвестно, насколько серьезны были выдвинутые против Мурены обвинения и приходилось ли Цицерону пο существу выступать против своего собственного закона или в данном случае он мог не кривить душой. Оправдание Мурены не служит безусловным доказательством его невиновности; никто в переживаемой ситуации — кроме только донкихотствующего Катона — не был заинтересован в организации новых выборов, а следовательно, и новых беспорядков, когда еще существовал Катилина с его отрядами27. Речь Цицерона в защиту Мурены на редкость бессодержательна, его плоские остроты по поводу значения юриспруденции или inventa стоиков никакого серьезного значения не имеют. Единственное, что в данной речи может представить для нас какой-то интерес, это лишь один-два дополнительных штриха к намеченной выше характеристике самого Цицерона. 25 Эд. Мейер (op, cit., S. 39, Anm. 1), как и некоторые другие исследователи, считает, что процесс Мурены происходил в ноябре, т. е. после удаления Каталины из Рима, но еше до казни заговорщиков. На первый взгляд такие ламентации Цицерона в его речи за Мурену, как intus, intus, inquam est equus Troianus (pro Mur., 37, 78), или упоминание о людях, которые намерены разрушить город, перебить граждан, стереть с лица земли самое имя Рима (37, 80), говорят в пользу этого предположения. Но упоминание в той же речи (38, 81) о выступлении Метелла Непота в contio с нападками· на Цицерона и дальнейшее разъяснение в письме к Метеллу Целеру (ad, fam., 5, 2, 8) по поводу того, что в этом выступлении уже говорилось о расправе с катилинариями, дают некоторые основания усомниться в возможности датировки процесса Мурены ноябрем. Однако вопрос неясен. 26 С i с, pro Mur., 26, 54; Ρ 1 u t., Cato min., 21. 27 C i c , pro Mur., 37, 79; 39, 84; 41, 90. 40 Так, издеваясь над сухой юриспруденцией, этой «скудной наукой »28, и сопоставляя ее с военным делом, Цицерон говорит, что для государственного деятеля, для консула, конечно, предпочтительнее эта последняя область, но вместе с тем оказывается, что рядом с нею (т. е. с военной славой) может быть поставлена dicendi consuetudo29, и принципиальная часть всего этого рассуждения заканчивается следующим пассажем: «Есть два рода деятельности, которые могут вознести человека ..на высшую ступень достоинства: одна из них — деятельность полководца, другая — выдающегося оратора. От последнего зависит сохранение благ мирной жизни, от первого — отражение опасностей войны»30. Несмотря на этот странный способ защиты, Мурена был оправдан, и это была одна из последних «удач» Цицерона. Над ним уже начинали сгущаться тучи. 10 декабря 63 г. вступили в должность вновь избранные трибуны. Среди них был и Кв. Цецилий Метелл Непот — один из представителей некогда могущественной, а ныне в значительной степени деградировавшей «династии» Метеллов31. Он прибыл в Рим еще летом 63 г. непосредственно из армии Помпея, легатом которого состоял. Кроме того (и это обстоятельство., имело не меньшее значение в условиях политической жизни Рима), он был еще его шурином. Задачей Метелла была соответствующая подготовка общественного мнения накануне возвращения Помпея с Востока, или, по выражению Эд. Мейера, «расчистка» ему дороги32. Однако эта акция, нехитрый смысл которой был слишком очевиден, сразу же вызвала ответные меры сенатских кругов, и одновременно с Метеллом народным трибуном был избран Катон33, давно уже известный как один из наиболее непримиримых ревнителей конституционных традиций. Метелл Непот с первых же дней своего вступления в должность начал активную кампанию против Цицерона34. Для последнего это не было неожиданностью, так как еще и до 10 декабря Метелл позволял себе резкие выпады против консула35, а все попытки Цицерона сначала добиться от Помпея одобрения расправы с катилинариями36, а затем найти путь к примирению с враждебным ему трибуном, используя для этого тривиальный, но часто эффективный способ — действовать 28 С i c , pro Мur., 11, 25. 29 Ibid., 13, 29. 30 Ibid., 14, 30. 31 R. S у m e. The Roman Revolution, p. 20, 23—25. 32 Ed. M e y e r . Caesars Monarchie und das Prinzipat des Pompeius, S. 37. 33 P l u t , Cato min., 20. M C i c , pro Sest., 5, 11; pro Sulla, 10, 31. 35 C i c , pro Mur., 38, 81. 36 С i c, ad. fam., 5, 7, 1—3; pro Sulla, 24, 67. 41 через женщин37, не дали на сей раз ожидавшихся результатов. Поэтому после 10 декабря Метелл Непот вместе со своим коллегой, бывшим катилинарием Л. Кальпурнием Бестией, стали открыто обвинять Цицерона в незаконной казни римских граждан, а когда последний по окончании срока своих полномочий накануне январских календ пожелал обратиться с речью к народу, ему было в этом отказано и позволено произнести лишь обычную в этих случаях клятву, что он за время своей магистратуры не нарушал законов. Со свойственной ему изворотливостью в подобных делах, Цицерон фактически обошел запрет и превратил произнесение клятвы в речь, в которой восхвалял свои действия по подавлению заговора, и сумел добиться одобрения собравшегося народа 38. Тем не менее Метелл Непот снова обрушился на Цицерона 1 января 62 г. в заседании сената, а 3 января — в contio39 с явным намерением подготовить привлечение его к суду. На сей раз Метелл опирался на поддержку не только своего коллеги Кальпурния Бестии, но и претора Цезаря40, вступившего в исполнение своих обязанностей с 1 января 62 г. Цицерон отвечал на яростные нападки Метелла произнесенной им в contio и не дошедшей до нас oratio Metellina41; кроме того, в его защиту выступил Катощ который, если верить Плутарху, сумел в своей речи перед народом настолько возвеличить консулат Цицерона, что именно тогда ему были оказаны небывалые почести и он был провозглашен pater patriae42. В это же время сенат принял решение о том, что всякий, кто попытается требовать отчета от участников казни катилинариев, будет объявлен врагом государства43. Однако агитационная кампания, проводившаяся Метеллом Непотом, а ныне и объединившимся с ним Цезарем, отнюдь не исчерпывалась выступлениями против Цицерона, который был в данный момент лишь наиболее уязвимой мишенью. Пом- пеянец Метелл и к данному моменту — в силу сложившихся обстоятельств — еще более ярый помпеянец Цезарь стремились подготовить и облегчить условия для того грядущего „государственного переворота, который по их — а, кстати, и не только по их44 — мнению должен был произвести Помпеи, 37 Через Клодию — жену Кв. Метелла Целера, брата Непота и через Муцию, сводную сестру Метеллов, жену Помпея, см. С i с, ad iam., 5, 2, 6. 38 C i c , ad fam., 5, 2, 7; ad Art., 6, 1, 22; pro Sulla, 11, 34; in Pis., 3,6 sq.; Ρ t u t , Cic, 23; D i o С a s s„ 37, 38. 39 С i c, ad fam., 5, 2, 8; cp. D i о С a s s., 37, 42. 40 Ρ 1 u t., Cic, 23. 41 C i c , ad Att., 1, 13, 5; Schol. Gron., p. 412. 42 Ρ 1 u t., Cic, 23; см. также A ρ p., b. с, 2, 7. 43 D i о С a s s„ 37, 42. 44 Ср., например, поведение Kpacca (Plut., Pomp., 43; ср. C i c , pro Fl ас· со, 32). 42 вернувшись со своей армией с Востока. Имея эту общую цель, каждый из них, конечно, действовал по-своему: Метелл прямолинейно я беззастенчиво «расчищал дорогу», Цезарь же, считая, видимо, победу и господство Помпея неизбежным фактом ближайшего будущего, стремился всеми силами не допустить его сближения с сенатскими кругами, сохранить его для «демократии », а тем самым спасти и свое собственное, весьма пошатнувшееся политическое положение. В этой связи он сразу же после вступления в должность внес явно провокационное предложение относительно того, чтобы cura restituendi Capitolii, которая после смерти Суллы в 78 г. была передана консулу того года Кв. Лутацию Катулу и так с тех пор и оставалась за ним, теперь была бы отнята у Катула и препоручена Помпею45. Предложение, конечно, не прошло, так как оптиматы, по словам Светония, даже отказавшись приветствовать вновь избранных консулов, толпами устремились в собрание, дабы поддержать одного из своих вождей и дать отпор Цезарю46. Но Цезарь вовсе и не настаивал на своем предложении; тактическая цель была им уже достигнута: с одной стороны, он эффектно продемонстрировал свою преданность Помпею, с другой, был вбит новый клин между Помпеем и оптиматами47. Еще больше беспокойства вызвали предложения Метелла Непота, опять-таки поддержанные Цезарем. Непот предлагал, чтобы Помпею было разрешено заочно баллотироваться в консулы 48 и чтобы он был вызван с войском из Азии для ведения войны против Катилины49. Это фактически была неприкрытая агитация за военную диктатуру. Обсуждение этих предложений в народном собрании проходило в ожесточенной борьбе. Метелл и Цезарь привели в собрание толпу вооруженных приверженцев и даже гладиаторов. Однако Катон и его коллега Кв. Минуций Терм, рассчитывая на свою трибунскую неприкосновенность, предприняли смелую попытку интерцессии. Когда Метелл хотел зачитать письменное предложение, Катон вырвал у него манускрипт, а Терм даже зажал ему рот50. Произошла свалка, во время которой Катона чуть не убили — его спас консул Мурена, тот самый, обвинителем которого Катон выступал всего несколько дней тому назад. Шум и суматоха были таковы, что Метелл не смог довести дело до голосования51. 45 Suet., Iul., 15; D i o Cass., 37, 44; 43, 14. 46 Suet., Iul., 15. 47 Ed. Μ e v e r . Op. cit, S. 40. 48 Schol. Bob., p. 302, Orelli ad С i c, pro Sest., 62. 49 Ρ 1 u t., Cic, 23; Cato min, 26; Dio Cass., 37, 43. 50 Dio Cass., 37, 43; Ρ 1 u t., Cato min., 27; Cic, 23; Suet., Iul., 16; C i c , pro Sest, 29, 62. 51 Ρ 1 u t„ Cato min., 28. 43 После этого сенат облачился в траурные одежды. Был принят senatus consultum ultimum, и консулам вручены чрезвычайные полномочия52. Метелл и Цезарь были отрешены от своих должностей53. Метелл, выступив с обвинительной речью против Катона и сената, уехал из Рима к Помпею54, Цезарь же решил игнорировать решение сената и продолжал выполнять, свои обязанности претора. Но узнав, что против него готовы применить силу, он распустил ликторов и заперся в своем доме55. Когда же к его дому явилась возбужденная толпа, готовая любой ценой восстановить его в должности, он уговорил ее разойтись. Сенат, убедившийся на этом примере в лояльности, а главное, в популярности Цезаря и опасаясь новых волнений, выразил ему благодарность, пригласил в курию и, отменив свой прежний декрет, восстановил его в должности56. Более того, когда, используя, как им казалось, выгодный момент, Луций Веттий и Квинт Курий выступили с показаниями относительно участия Цезаря в заговоре Катилины, сенат решительно отклонил эту попытку и доносчики понесли суровое наказание57. Очевидно, в это же время58 сенатом была предпринята акция и несколько иного рода: по предложению Катона число тех, кто на основании lex Tcrentia Cassia frumentaria получал хлеб, было настолько увеличено, что ежегодный расход государства на эти раздачи возрос на 7,5 млн. денариев59. Плутарх не скрывает, что это мероприятие было проведено с целью вырвать городской плебс из-под влияния Цезаря60. Таковы были события, развернувшиеся в самом Риме в течение января 62 г. В этом же месяце на севере Италии, под Писторией, разыгрался последний акт трагедии, именуемой заговором Катилины. Растеряв значительную часть сторонников, но вместе с тем, как истый патриций, отказываясь принимать в свое войско беглых рабов, которые, по свидетельству Саллюстия, вначале стекались к нему огромными толпами61, Катилина, теснимый, с одной стороны, Метеллом Целером, а с другой, Гаем Антонием62, наконец, решил померяться 52 D i о Cass., 37, 43. 53 Suet., Iul., 16, ср. P l u t . , Cato min., 29. 54 D i о C a s s , 37, 43;' P l u t . , Cic, 26; Cato min., 29. 5 5.Suet., Iul., 16. 56 Ibidem. 57 Suet., Iul., 16-17. 58 Плутарх относит действия Катона к более раннему времени, к концу 63 г. (Cato min, 26; Caes, 8), но еще Г. Ферреро («Величие и падение Рима », стр. 268, прим. 3) сомневался в правильности такой датировки. Ср. Ed. Meyer. Op. cit, S. 40. 59 Ρ 1 u t, Cato min, 26; Caes, 8. 60 Ρ 1 u t, Caes., 8. 6! S a l l , Cat, 56. 62 Α ρ ρ, b. с, 2, 7; D i о С a s s., 37, 39. 44 силами с последним. Антоний, которому приходилось в этом сражении выступать против бывших союзников и единомышленников, передал, под предлогом болезни, командование своему легату Марку Петрею63. В столь драматически описанной тем же Саллюстием битве64 Катилина был разбит и погиб. После этих бурных событий, пришедшихся на самое начало года, остальные месяцы протекли довольно спокойно65. Правда, на протяжении всего 62 г. не прекращались политические процессы против бывших катилинариев. Так, были обвинены Луций Варгунтей66, затем Сервий и Публий Корнелий Сулла, Марк Порций Лека, Гай Корнелий67, а также Публий Автроний68. Одним из последних процессов подобного рода был, очевидно, процесс Публия Корнелия Суллы, племянника диктатора. Он обвинялся в том, что принимал участие еще в 65 г. в так называемом первом заговоре Каталины69. Защитниками его были Квинт Гортензий и Цицерон. Последний находился в несколько щекотливом положении, так как было известно, что он занял у Публия Суллы крупную сумму денег при покупке дома на Палатине70. Однако Цицерона это обстоятельство не остановило. Процесс Суллы окончился его оправданием. Но гораздо важнее всех этих процессов был вопрос о предстоящем возвращении Помпея с его войском. Однако и здесь напряженность ситуации в значительной мере разрядилась: Катилина был разбит, на провал своего агента Метелла Помпей реагировал лишь тем, что обратился с просьбой отложить консульские выборы до его прибытия, дабы он мог оказать поддержку кандидатуре своего легата М. Пупия Пизона. Конечно, после этого — и опять-таки не без участия Катона — в просьбе было отказано, хотя на состоявшихся затем выборах кандидатура Пизона все же прошла71. Но Помпей сумел удивить даже тех, кто, может быть, и не связывал его возвращения с угрозой гражданской войны: высадившись в декабре 62 г. со своим войском в Брундизии, он, даже не ожидая какого-либо решения сената или комиций по поводу возвращения с победоносной войны, распустил свою армию и в самом строгом соответствии с существовавшим 63 S a i l . , Cat., 59; Dio Cass., 37, 40; С i с, pro Sest., 5, 12. «* S a i l . , Cat., 59—61. «5 Ed. Meyer. Op. cit., S. 41. 66 С i c, pro Sulla, 2, 6. 67 Ibidem. «8 С i c, pro Sulla, 2, 7. 69 С i c, pro Sulla, 19, 54; 20, 56. 70 G e l l , 12, 12. 71 Ρ 1 u t., Cato min., 30; Pomp., 44; cp. D i о С a s s., 37, 44. 45 обычаем в качестве рядового гражданина направился к Риму, чтобы за чертой померия ожидать соответствующего разрешения на триумф72. Такого примера лояльности и законопослушания в Риме не видывали со времен господства ныне ставших уже только красивой фразой «обычаев предков». * * * Поведение Помпея в декабре 62 г. вызывало удивление и разноречивые оценки не только у современников или древних авторов, но и у новейших историков. Так, Моммзен, со свойственной ему яркостью и безапелляционностью характеристик, писал: «Если может считаться счастьем получить корону без труда, то ни одному смертному счастье не улыбалось так, как Помпею, но человеку, лишенному мужества, не поможет и милость богов»73. В другом месте он снова подчеркивает тот же момент: «Но когда нужно было сделать решительный шаг, ему опять изменяло мужество»74. Для Моммзена — на стоящем все время перед его глазами фоне гениального Цезаря — Помпеи всего лишь человек из тех, «притязания которых превышают их способности»75, человек, стремящийся в одно и то же время быть честным республиканцем и властелином Рима, с неясными целями, бесхарактерный, уступчивый, у которого были «все качества, чтобы завладеть короной, кроме самого главного — царственной смелости»76. Моммзен отмечает его, по существу, безразличное отношение к политическим группировкам77, его мелкие эгоистические интересы, его стремление и, вместе с тем, боязнь сойти с почвы законности78. Для Моммзена это — «человек совершенно заурядный во всем, кроме своих притязаний»79. Эд. Мейер, не столь восторженный поклонник Цезаря, как его знаменитый предшественник, пытается, хотя бы в силу этой причины, подойти к Помпею объективнее. Он специально выписывает тираду Моммзена о короне и дарах богов для того, чтобы ее оспорить. Он считает, что Моммзен исходит здесь из совершенно неправильной предпосылки, ибо Помпей вовсе и не стремился к короне, наоборот, если бы она ему была предложена, он бы отверг ее с непритворным возмущением 80. Рассуждая о поведении Помпея в декабре 62 г., 72 D i о С a s s., 37, 20; 41, 13; Ρ 1 и 1, Pomp., 43; Veil., 2, 40; Ζ о п., 10, 5. 73 Т. Моммзен. История Рима, III, стр. 166. 74 Там же, стр. 165. 75 Там же, стр. 83. 76 Там же, стр. 88. 77 Там же, стр. 82—84; ср. стр. 162—163. 78 Там же, стр. 164—165. 79 Там же. во Ed. Meyer. Op. cit., S. 43, Anm. 1. 46 Эд. Мейер признает, что подготовка, проведенная Метеллом, и, в особенности, история отрешения его от должности давали предлог для начала гражданской войны, кстати сказать, аналогичный тому, который был использован Цезарем в 49 г. Но одновременно Эд. Мейер подчеркивает, что для Цезаря вопрос шел о жизни и смерти и потому он был готов ухватиться за любой предлог, тогда как положение Помпея в 62 г. было совершенно иным, и еще неизвестно, начал ли бы гражданскую войну Цезарь, если б он находился в таком же положении81. Свою общую оценку деятельности и личности Помпея Эд. Мейер начинает со слов о том, что справедливая оценка побежденного82 — одна из труднейших задач, которые могут быть поставлены перед историком. Характеристику Помпея, данную Моммзеном, он признает блестящей, но не соответствующей действительности. Затем он отмечает ряд недостатков, свойственных Помпею как человеку и как государственному деятелю: ограниченность, бесцеремонность в переходах от «партии» к «партии», равнодушие к своим приверженцам, лицемерие, показную преданность законам и морали, и соглашается с тем, что эти недостатки характеризуют Помпея как личность некрупную, не соответствующую той роли, к которой Помпей стремился83. Здесь он пока солидарен с Моммзеном, однако считает, что последний неправ, отказывая Помпею в военных дарованиях и, в особенности, извращая (как, впрочем, и многие другие) его политические цели. В этой связи Моммзен столь же неправильно и столь же извращенно оценивает вообще всю обстановку политической борьбы последних десятилетий Римской республики'84. Эд. Мейер утверждает, что политические взгляды и цели Помпея на всем протяжении его жизненного пути совершенно ясны и недвусмысленны. Мысль о ниспровержении республики и о том, чтобы самому занять положение монарха, была Помпею абсолютно чужда. Он дважды (в 70 и 62 гг.) удержался от искушения возглавить преданную ему целиком армию с целью захвата единоличной власти. Поэтому и война между Цезарем и Помпеем вовсе не была, как это обычно трактуют, борьбой двух претендентов на престол, скорее это было состязание трех возможных типов государственного устройства: старой сенатской республики (так называемая демократия была окончательно подавлена и не играла ныне никакой политической роли), абсолютной монархии Цезаря и, наконец, той политической формы, выразителем которой и был Помпеи, т. е. 81 Ibid., S. 42. 82 Ibid., S. 3. 83 Ibidem. 84 Ibid., S. 4. 47 «принципата». И дальше Эд. Мейер развивает свое основное воззрение на «принципат» Помпея, который якобы предвосхищал режим, установленный Августом85. Однако несколько ниже и в некотором противоречии с представлением о Помпее .как о выразителе нового типа государственного устройства, Эд. Мейер утверждает, что Помпеи если и был энергичным организатором, то никоим образом не должен считаться выдающимся государственным деятелем: творческая мысль и высокие цели были ему недоступны. В этом смысле он, безусловно, уступает Цезарю86. На наш взгляд, вышеприведенные характеристики страдают общим недостатком. В них вольно (как у Моммзена) или невольно (как у Эд. Мейера) Помпей — образец «посредственности », ограниченности — сопоставляется с Цезарем или, вернее, в более общем и широком смысле с неким эталоном гения. Причем оба историка исходят из постулата, согласно которому истинно выдающийся государственный деятель всегда стремится к единоличной власти; более того, что именно это стремление и делает того или иного политического деятеля выдающимся, гениальным. В этом плане небезынтересно отметить парадоксальное обстоятельство: Помпею обычно вменяются в вину те самые моральные качества, об отсутствии которых у других политических деятелей (Марий, Сулла, Цезарь) говорят с сожалением. Очевидно, если отказаться от подобного предвзятого и неприемлемого для нас. в методологическом отношении противопоставления «гения» и «посредственности», личность Помпея без особого труда может занять подобающее ей место. Это был крупный римский вельможа, в меру образованный и просвещенный — его последняя фраза, обращенная к жене и сыну за несколько минут до трагической гибели, была цитатой из Софокла87 — и, видимо, с ранних лет воспитанный в духе аристократического уважения к римским законам и обычаям. Его наиболее характерной чертой было отсутствие авантюризма, т. е. того качества, которое импонирует многим историкам, как древним, так и новейшим. Отсюда — безусловная лояльность, выполнение всего, что должно и как должно. Он, действительно, дважды — по lex Gabinia 88 и lex Manilla 89 — получал Imperium infinitum и пользовался таким объемом и широтой власти, каких не имел до него ни один римский воена- 85 Ed. Meyer. Op. cit, S. 4—5. 86 Ibid., S. 91. 87 Ρ 1 u t, Pomp., 78. 88 D i o Cass., 36, 23; Ρ 1 u t., Pomp., 25; App., Mithr., 94; Veil., 2, 31; Ζ о п., 10, 3. 89 D i o Cass., 36, 42; Ρ 1 u t„ Pomp., 30; Luc, 35; App., Mithr., 97; Li v., ep. 100; Veil., 2, 33; Ζ о п., 10, 4. 48
