Книги по истории древнего Рима » С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава II Идея народного суверенитета у римлян(продолжение)
12:02
С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава II Идея народного суверенитета у римлян(продолжение)
сакральных представлений, например, покушение на неприкосновенность народного трибуна76. Кр. Брехт, кроме того, относит к категории perduellio преступления такого типа, как нарушение в древнейшие времена патроном своих обязательств по отношению к клиенту; он же намечает общую связь между perduellio и leges sacratae77. Небезынтересно указать на то, что в одном из наиболее поздних случаев дуовирального процесса — в деле Рабирия — момент, связанный с sacrilegium, играл определенную роль78. И, наконец, опять-таки не случайно в эпоху империи возрождается и самое понятие «perduellio» 79. Общий вывод может быть сформулирован следующим образом. Исследуемое нами понятие «maiestas populi», возникшее сравнительно поздно и получившее наибольшее распространение в период подъема демократического движения, конечно, как таковое, сакрального значения уже не имело. Но, кстати сказать, если это понятие, в противоположность maiestas, нельзя относить к fas, то оно никогда не входило и в круг дефиниций государственного права 80. Тот же факт, что в основе интересующего нас понятия лежит, общее представление о maiestas, a crimen minutae maiestatis связано с perduellio и все эти категории, вместе взятые, имеют, таким образом, сакральные истоки, может, на наш взгляд, пролить некоторый свет на происхождение исследуемого понятия, а также — и это имеет для нас решающее значение — подчеркнуть его принципиальное отличие от новейших конструкций, покоящихся на явно чуждой понятию maiestas populi политической идее народного суверенитета. Все сказанное выше и, в частности, довольно подробный анализ понятия «maiestas populi» еще не дают нам ответа на вопрос о том, как определяли характер своего государственного строя сами римляне. Поскольку было высказано намерение рассматривать этот вопрос в его развитии, то, очевидно, сейчас следует перейти к ознакомлению с теми политическими, точнее говоря, государствоведческими теориями, которые в эпоху поздней республики получили распространение в Риме. К таким теориям должно быть прежде всего отнесено учение о смешанной форме государственного устройства, разработка которого на римской почве связана с именами Полибия и Цицерона. Кстати говоря, учение о смешанном государственном устройстве как бы венчает собой развитие воззрений на госу- 76 Ср. RE, s. v. perduellio. 77 Ibidem. 78 C i c , pro Rab., 2, 7; ср. J. L e π g 1 e. Op. cit., S. 21—22, 28; Ed. Meyer. Caesars Monarchie..., S. 556. 79 Ulp., (Trib.?), Dig., XLVIII, 4, 11: «Non quisquis legis Iuliae maiestatis reus est, in eadem condicione est, sed qui perduellionis reus est». 80 CM. RE, S. V. maiestas. 96 дарство в [классической древности, ибо вся теория государства того времени, по удачному выражению К. Бюхнера, развивалась, в сущности, только между двумя вопросами, которые она же ставит,— вопросами о государственных формах и о лучшей из этих форм — и ответом, который она в конечном счете находит: смешанная форма государственного устройства81. Проникновение этого учения в Рим связано с усилением эллинистических влияний. В греческой философии идея смешанной формы правления разрабатывалась еще до Платона и Аристотеля. Так, Архит считал, что наилучшее государственное устройство должно состоять из сочетания всех известных форм, а пифагореец Гипподам писал: «Законы будут особенно прочны в том случае, если государство имеет характер смешанный и составлено из всех форм государственного устройства», и затем пояснял выгоды [сочетания этих форм, т. е. царской власти, аристократии и демократии 82. Аристотель был также убежденным сторонником смешанного устройства. «Некоторые полагают,— писал он,— что лучшее государственное устройство —смешанное из всех форм». И несколько ниже: «Итак, кто думает, что следует соединять различные формы государственного быта, рассуждает правильнее, ибо государственное устройство, сложенное из многих, действительно лучше»83. В данном случае нет особой нужды более подробно останавливаться на разработке греческой философской мыслью учения о смешанной форме правления 84. Нас интересует главным образом вопрос о перенесении этого учения на римскую почву и развитие его применительно к государственному устройству римлян. Первым, кто приложил учение о смешанной форме к римской конституции, был, как известно, Полибий. Эта попытка была данью восхищения могущественной римской державой, которая в глазах грека из аркадского полиса представляла собой небывалое, и столь отличное от всех знакомых ему форм государственное образование. Полибий сам подчеркивает это обстоятельство в первых же строках своего рассуждения о государственном строе Рима. Считая, что именно благодаря своим государственным учреждениям римляне примерно за полстолетия покорили почти весь мир и создали величайшую державу, Полибий добавляет: «Раньше не было [известно] ничего подобного (ο πρότερον ούχ ευρίσκεται γεγονός) 85. 81 Κ· B ü c h n e r . Die Römische Republik..., S. 6. 82 S t о b., Flor., p. 251. M A r i s t . , Pol., 2, 6, 17—18, 1265b—1266a. 84 См. С. Л. Утченко. Идейно-политическая борьба..., стр. 165 слл. 85 P o l y b., 6, 1, 3. 7 С. Л. Утченко 97 Далее у Полибия следует рассуждение о правильных и извращенных формах государственного устройства, причем он уже здесь утверждает, что наиболее совершенной формой надлежит считать такую, в которой соединяются особенности всех простых форм; подобное устройство впервые было создано Ликургом 86. Затем следует довольно подробное описание круговорота государственных форм (άνακύκλησίς), главной причиной которого оказывается их неустойчивость и склонность к вырождению 87. И, наконец, дается знаменитое определение римского государственного устройства, «самого лучшего из всех, какие были на нашей памяти» и в котором с необычайным искусством сочетаются элементы монархии (консулы), аристократии (сенат) и демократии (комиции), причем ни одному из этих составных элементов не отдается видимого предпочтения 88. Интересно и важно отметить, что, после того как Полибий объясняет, каковы функции и права консулов, сената, комиций 89, он довольно подробно останавливается еще на описании римского государственного механизма в действии, т. е. на вопросе о том, каким образом три составные элемента государственного устройства римлян взаимно дополняют, а с другой стороны, взаимно ограничивают и умеряют друг друга90. Полибий несомненно был одним из основных91, если не главным, источником Цицерона в De re publica 92. Очевидно, не случайно изложение теории смешанного государственного устройства в этом трактате ведется устами Сципиона, в кружке которого состоял Полибий и где подобные проблемы, видимо, дебатировались. Первая книга De re publica, в основном, посвящена рассуждению Сципиона о государстве (de optimo statu civitatis). Это рассуждение начинается со знаменитого и не раз уже упоминавшегося нами определения res publica как res populi. Затем Сципион переходит к перечислению основных форм государственного устройства. Он устанавливает три простые формы: монархия (regnum), аристократия (civitas optimatium arbitrio regi) и демократия (civitas popularis); ни одну из них он не считает совершенной93. Так же как и Полибий, Цицерон (устами Сципиона) усиленно подчеркивает их недостатки и, з особенности, тот их главный порок, что каждая из простых форм не имеет устойчивости и легко переходит в соответствую- 86 P o l y b., 6, 3—4. 87 P o l y b . , 6, 5—9. 88 P o l y b . , 6, И. «9 Ρ о 1 у b., 6, 12—14. 5» P o l y b . , 6, 15-18. 31 См. F. T a e g e r . Die Archaeologie des Polybios, Stuttgart, 1922, S. 1—11. 92 О влиянии Платона (а может быть, и Дикеарха) см. С. Л. У т ч е н к о. Идейно-политическая борьба..., стр. 167—173. 93 С i с, de rep., 1, 26, 42. 98 щую ей извращенную форму94. Так возникают своеобразные круговороты сменяющих друг друга государственных форм, от чего застрахована в силу своей наибольшей устойчивости лишь смешанная форма государственного устройства 95. Кстати сказать, в своем представлении о неустойчивости простых форм и их круговороте Цицерон несколько отходит от Полибия. Последний единственную причину «круговоротов» видит именно в этой неустойчивости отдельных форм, для Цицерона же причина коренится глубже — в нравственных основах государства9б. По справедливому замечанию В. Пёшля, смешанное государственное, устройство оценивается Цицероном столь высоко потому, что оно одно, с его точки зрения, вполне выражает идею справедливости97. Развернутое определение смешанной формы государственного устройства Цицерон дает в конце первой книга «De re publica»: «...Из трех первоначальных видов (государственного устройства. — С. У.) выше всех, по моему мнению, царская власть, самое же царскую власть превосходит такая (форма правления.— С. У.), которая соединяет элементы трех наилучших видов государственного устройства, уравнивая и умеряя их крайности. Итак, необходимо, чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы было и нечто другое, уделенное и предоставленное авторитету первых по положению людей, и, наконец, чтобы некоторые дела были оставлены на суждение и волю большинства»98. Преимуществом такого государственного (смешанного) устройства оказываются прежде всего некая соразмерность и стройность (aequabilitas magna) и затем прочность (formitudo), т. е. два основания — нравственное и материальное,— которые и не дают смешанной форме вырождаться in contraria vitia99. Таково развитие учения о смешанной форме государственного устройства, примененного Полибием, а затем и Цицероном 100 к римским условиям. Обзор всего изложенного выше по этому поводу позволяет, на наш взгляд, прийти к следующим выводам. Во-первых, теория смешанного устройства была продуктом развития греческой философской мысли, т. е. «чужеземным продуктом» занесенным в Рим в то время, когда усилилось проникновение эллинистических влияний Во-вторых, эта теория S4 Cic, de rep., 1, 28, 44. 95 С i с, de rep., 1, 29, 45. 96 С. Л. Утченко. Идейно-политическая борьба..., стр.-164. 97 V. Ρ ö s с h 1. Römischer Staat und griechisches Staatsdenken bei Cicero, Berlin, 1936, S. 14. 98 С i c, de rep., 1, 45, 69. 99 Ibidem. 100 Вторая книга «De re publica», в основном, посвящена изложению развития и смены простых форм на примере самой римской истории с целью показать, как Римское государство достигло своего могущества и наилучшего государственного устройства. 7* 99 совершенно не отвечала реальным соотношениям в римском государстве или, как выражается Кромайер, была неверна как с формальной, так и с «технической» стороны. С формальной стороны сенат как совещательный орган при консулах не мог претендовать ни на какие права по отношению к ним или к ко- мициям, фактически же именно сенат имел решающее значение в государстве. Таким образом, по мнению Кромайера, теория смешанного устройства лишь затушевывала то глубокое противоречие, которое исторически сложилось в Риме между формой и содержанием его государственного строя 101. От себя мы можем лишь добавить, что Цицерон и Полибий не столько применили эту теорию к Риму, сколько искусственно «подтянули» римский государственный строй к ее идеальным категориям и соотношениям. И, наконец, теория смешанного устройства, рассматриваемая как таковая, т. е. именно с ее идеальными соотношениями, с взаимоограничением основных элементов, составляющих, согласно этой теории, суть смешанного устройства, не только не заключала в себе какой-либо идеи народного суверенитета, но, наоборот, всей своей сущностью была направлена против допущения подобной идеи. Но, может быть, подъем демократического движения и порожденная им демократическая агитация или хотя бы только фразеология дают исследователю какие-нибудь указания, какие- нибудь намеки на зарождение идеи народного суверенитета в римском обществе? Однако, как речи демагогов, вкладываемые Ливием и Дионисием в уста часто полулегендарных персонажей 102, так и знаменитая речь Тиберия Гракха 103, или, (наконец, программа переворота, приписываемая Катилине104, свидетельствуют о том, что демократическая агитация вращалась не вокруг отвлеченных правовых или философских проблем, но вокруг совершенно конкретных насущных вопросов, бывших в тот или иной период злобой дня: задолженности, деятельности ростовщиков, несправедливых захватов земель, тяжелого экономического положения бедняков и т. п. Иногда, но сравнительно редко, к этому примешивается мотив о приниженном, бесправном положении народа, о политическом угнетении его нобилитетом. Этот мотив наиболее сильно звучит в речах, вкладываемых Саллюстием в уста народных трибунов 105, особенно, в речи Лициния Макра 106. Эта речь вообще интересна тем, что здесь — и это, пожалуй, редкий, если не единственный, случай в литературе— устами Лициния Макра делается попытка обосновать 101 U. v. W i l a m o w i t z - M o e l l e n d o r f f , J. K r o m a y e r und A H e i s e n b e r g . Staat und Gesellschaft der Griechen und Romer. S. 248. 102 Например, D i o n y s . , 6, 36, 1; Li v., 6, 18, 5; 36, 10—12. 103 Ρ 1 u t., Tib., 9. 104 S a 11., Cat., 20, 2—17; 21, 2. 105 S a i l . , lug., 31. 106 S a 11., Hist., 3, 48. \ 100 следующий тезис: истинная сила (vis omnis) сосредоточена в народе; власть же консулов или постановления сената имеют реальную силу только в случае выполнения их народом 107. Однако от подобных деклараций до идеи народного суверенитета как основы римского государственного строя еще очень далеко 108. Что дело обстоит именно так, лучше всего доказывается оценкой и характеристикой этого строя, принадлежащей тому же Саллюстию. Еще в начале своей литературной деятельности, в раннем «Письме к Цезарю», Саллюстий довольно подробно излагает свои воззрения на римское государственное устройство. Он устанавливает деление римского общества на patres и plebs. Patres, средоточием которых является сенат, обладают summa auctoritas, а плебс обладает vis 109. В эпоху процветания Римского государства, которая для Саллюстия совпадает с периодом от завершения борьбы сословий до III Пунической войны (до разрушения Карфагена) 110, существовала некая система политического равновесия: сенат при помощи своей auctoritas сдерживал vis народа, причем, иначе и не могло быть, ибо «плебс, как тело душе, повинуется сенату и следует его постановлениям » 111. Этот политический идеал Саллюстий пронес через всю свою жизнь. В одном из своих наиболее поздних произведений, в «Югуртинокой войне», он снова утверждает, что дела Римского государства процветали, пока «народ и сенат римский спокойно и умеренно распределяли между собой управление государством» 112. Причем на сей раз Саллюстий, :имея в виду «народ», уже употребляет термин «populus», а не «plebs». Следует вообще отметить, что Саллюстий употреблял такие термины, как «plebs», «populus», «quirites», «multitudo» (но не «vulgus»), всегда равнозначно, т. е. в смысле «народ»113, а кроме того — и это для нас представляет главный интерес — понятие «народ» у него во всех случаях противопоставлено нобилитету (или сенату). Таким образом, политический идеал Саллюстия покоится на двучленной основе: сенат+народ, причем правильное распределение между ними функций управления государством 107 Sal 1., Hist, 48, 14—17. 108 С. Л. Утченко. Идейно-политическая борьба..., стр. 149—153. Думаю, что данная мною в свое время на указанных страницах оценка речи Лициния Макра как обоснования суверенных прав народа, да и общий вывод относительно «политического идеала» Саллюстия (стр. 157) весьма преувеличены. 109 S а 11 Ер II 5 110 Ibidem., ср'. S а 11., Cat., 10; lug., 41. 111 Sall., Ер., II, 10. 112 S a i l , lug., 41, 2—3. 113 С. Л. Утченко. Идейно-политическая борьба..., стр. 81, прим. 5 и стр. 147, прим. 3. 101 (у народа — vis, у сената — auctoritas) обеспечивает процветание последнего. Эта анархическая схема представляет для нас особый интерес, как единственная, по существу, попытка выйти за пределы общепринятого в древности представления, согласно которому «народ» (populus = civitas) был единственным источником власти. У Саллюстия народ (противопоставлен сенату, следовательно, впервые возникает мысль о различных источниках власти. Но она развивается Саллюстием отнюдь не в сторону вывода о народном суверенитете, а в сторону провозглашения некой государственной системы, покоящейся на двух взаимно дополняющих друг друга источниках и носителях верховной власти в государстве: на сенате и на комициях114. Интересно отметить, что «диархическая» схема Саллюстия находит себе параллель в самом процессе формирования некоторых категорий римского государственного права. Подобное представление отражено прежде всего в известной формуле, имевшей официальное государственное значение: senatus populusque Romanus. Применение этой формулы свидетельствует о том, что она понималась всегда как выражение высшей инстанции власти в государстве. Так, у Ливия, в речах, которые им вкладываются в уста Деция115 или Сципиона116, обращение к senatus populusque Romanus постоянно звучит как апелляция к наивысшей из возможных инстанций. Более того, сенат, очевидно, представляется Ливию столь безусловным и неотъемлемым основанием res publica, что именно наличие сената рассматривается им как главный признак, отличающий libera civitas от монархических государств117. Можно привлечь ,и другие примеры, еще ярче отражающие проблему соотношения сената и комиций в государственнопра- 114 Может возникнуть вопрос о том, каково же значение магистратур в этой двучленной схеме. Сам Саллюстий не отвечает на вопрос, но очевидно, что в данном случае магистратам самостоятельного, «самодовлеющего» значения не отводится. Они лишь кратковременные представители «народа», так сказать, его функционеры. Возможно, что отражение подобной мысли мы встречаем и в приводившемся уже рассказе Ливия о том, как Валерий Публикола распорядился склонить фасцы в народном собрании. Такое понимание роли магистратов, конечно, не исключало, что в случае превышения своей власти магистрат мог выйти из отводившейся ему сравнительно скромной роли и фактически встать над народом (и даже над сенатом). Но это было нарушением нормального положения дел в государстве, и такой магистрат уже переставал быть магистратом и превращался в тирана или «царя», причем оба эти термина для римлян имели одинаково отрицательное значение. Так называли Суллу, Помпея и других; обвинение в стремлении к царской власти сыграло, как известно, роковую роль в судьбе ряда политических деятелей, вплоть до Цезаря. Но подобные примеры — явное отклонение от нормального хода вещей, мы же считаем, что диархическая схема, как и всякая идеализированная конструкция, предполагала, само собой разумеется, «неизвращенную» форму res publica. 115 Li v., 10, 7. 116 Li v., 21, 40; 41. 117 Li v., 23, 3. 102 вавой традиции римлян. Причем, так как в данный момент нас снова интересуют не реальные взаимоотношения между сенатом и комициями на том или ином этапе римской истории, но лишь их принципиальная регламентация догмой публичного права, нам, очевидно, следует избрать такой момент, когда эта догма складывалась и оформлялась. Возьмем в качестве примера вопрос о компетенции римских комиций, т. е. рассмотрим под определенным углом зрения те три сферы их деятельности, классическое определение которых дано Цицероном: vel in iudiciis populi, vel in iure legum, vel in creandis magistratibus118. В судебную компетенцию комиций, как известно, входил разбор provocatio ad populum 119, выборные их функции определялись избранием магистратов—как высших, так и низших 120,— а что касается законодательной дея« тельности комиций, то закон (iussus populi, lex) был необходим, строго говоря, относительно всех тех дел и вопросов, которые не подлежали компетенции сената и магистратов 121, или, как это несколько иначе формулирует Моммзен, всякое народное решение, не относящееся к судебным или выборным функциям комиций, было законом (lex), вплоть даже до решений об объявлении войны (lex de bello indicendo) 122. Как уже указывалось в начале данной главы, подобная широта компетенции народных собраний рассматривается обычно в качестве доказательства принадлежащей им суверенной власти в государстве, так сказать, по самой догме публичного права. Но этот взгляд едва ли способен выдержать серьезную критику, ибо нам известно, что, когда исторически складывалась компетенция комиций123, одновременно складывались и нормы, эту компетенцию ограничивающие, причем применение подобных норм было прерогативой сената. Мы имеем в виду прежде всего так называемую auctoritas patrum 124. Под auctoritas patrum (или senatus) подразумевается утверждение (санкционирование) сенатом как решений комиций 118 С i c , de div., 2, 35, 74; ср. de leg., 3, 3, 10. 119 Provocatio на приговор к смертной казни разбиралась в центуриатных, а на приговор к штрафу — в трибутных комициях. См. В. М. Х в о с т о в . История римского права, М., 1919, стр. 50. 120 Там же, стр. 56. 121 Там же. 122 Th. Mommsen. Römisches Staatsrecht, III, 1, S. 326—327. 123 Мы имеем в виду в данном случае начальный период существования республики. Для наших целей вполне допустимо рассматривать вопрос о комициях и их компетенции в целом, так как распределение компетенции между различными видами комиций или, например, такие факты, как постепенное сосредоточение общезаконодательной деятельности в трибутных комициях, вырождение компетенции куриатных комиций в чисто формальную обрядность и т. п., для нас сейчас значения не имеют. Для сопоставления с сенатом мы даже должны иметь в виду компетенцию (и функции) всех видов народного собрания. 124 Th. Mommsen. Römisches Staatsrecht., III, 1, S. 155; III, 2, S. 1036. 103 в области законодательной деятельности, так и выборов,2S. Причем утверждению подлежали решения и куриатных, и центуриатных 126 (а может быть, также трибутлых) камиций. Если мы не энаем точно, каковы были, конкретные условия этих проявлений auctoritas patrum 127, а также, можно ли возводить данный обычай к царскому времени, как то неоднократно делает Ливии 128, то во всяком случае наличие этого обычая в раннереспубликанскую эпоху в качестве определенного элемента догмы римского публичного права не вызывает никаких сомнений. И тот факт, что в дальнейшем ходе политической борьбы эта санкция сената была сведена к пустой формальности 129, по сути дела, ничего не меняет. В смысле уяснения интересующих нас особенностей римского публичного правосознания принципиальное значение имеет лишь то обстоятельство, что, когда формировалась выборная, а также законодательная компетенция комиций, одновременно с этим та и другая ограничивались, «уравновешивались» определенной санкцией сената, т. е. auctoritas patrum. Однако существовала некая область компетенции народных собраний, которая не подвергалась подобным ограничениям. Это — судебная компетенция (iudicium populi), точнее говоря, право разбора комициями provocatio ad populum. Может быть, именно здесь и сохранялось какое-то, хоть слабое, отражение идеи народного суверенитета? Моммзен, конечно, не упускает возможности дать на это утвердительный ответ 130. Однако и в данном случае с ним нельзя согласиться. Рассмотрим несколько ближе происхождение и характер этого обычая. Традиция, как известно, возводит provocatio ad populum к эпохе царей 131. В республиканские времена право провокации было подтверждено тремя последовательно проведенными leges Valeriae 132. Первый из них, то свидетельству Ливия, был принят в 509 г. до н. э.133, второй — в 449 г. 134 и третий — 125 Liv., 6, 42, 10; С i с , de гер., 2, 32, 56; de dorn., 14, 38. 126 Liv., 6, 41, 10. .127 Вопрос спорен, см. Th. Mommsen. Römisches Staatsrecht, III, 1, S. 155, Anm. 3. Ср. также мнение, что это была прерогатива не всего сената, но лишь его патрицианской части (например, P. W i 11 е m s. Le senat de la Republique romaine, II, Louvain, 1885, p. 33). 128 Liv., 1, 17; 22; 32; 41; 47; cp. Dion., 2, 14. 129 L i v., 8,12,15; S a 11., Hist, 3,48,15; С i с, Brut, 14, 55; ср. Th. Μ о m msen. Römisches Staatsrecht, III, 2, S. 1042. 130 Th. M o m m s e n . Römisches Staatsrecht, III, 1, S. 351. Он говорит о iudicium populi, что оно «считалось у римлян истинным выражением суверенной власти народа (der Bürgerschaft) и с полным основанием». 131 С i c , de rep, 2, 31, 54; L i v , 1, 26, 8. 132 L i ν,, 10, 9, 3—6. 133 L i v , 2, 8, 2. 134 L i v , 3, 55, 4—7. 104 в 300 г.135 Некоторые гиперкритически настроенные исследователи признают достоверность лишь третьего закона 136, однако, на наш взгляд, такой скептицизм мало чем оправдан, тем более что нельзя сомневаться в том, что провокация была известна уже законодательству XII таблиц137. Очень трудно и даже невозможно определить более или менее точно время возникновения этого института, но он, бесспорно, должен быть отнесен к древним установлениям, восходящим в конечном счете к исконным правам народного собрания. Эти исконные права древнейших комиций сводились примерно к следующему. 1) утверждение вождя (rex) общины, 2) объявление войны и заключение мира и 3) принятие а общину или исключение из нее138. В ходе дальнейшего развития и усложнения общественных отношений первые две функции постепенно превратились в «конституционные» права комиций (избирательные и законодательные), т. е. вошли в сферу их государственноправовой компетенции. Третья же функция развилась в категорию гражданского трава, в некий частноправовой акт, но того типа, который требовал санкции комиций. В исторические времена к таким актам относился, например, близкий по своему содержанию к приему в общину акт усыновления лица sui iuris, т. е. аrrogatio, также требовавший санкции комиций и происходивший в собраниях по куриям 139. Смертный же приговор, который и был поводом для provocate ad populum, есть по самому своему существу нечто диаметрально противоположное приему в общину, это, если угодно,— наиболее радикальная форма исключения из нее. Но по аналогии с arrogatio и другими формами приема в общину, исключение из нее тоже продолжало оставаться частноправовым (во всяком случае «внеконституциоиным») актом, хотя и особого порядка, т. е. требующим санкции комиций. Вот почему и возникло ius provocationis. Но, очевидно, ко всему этому примешивались еще сакральные моменты140. Так, из Ливия мы знаем, что казнь за регduellio была не просто казнью, но сложным и «ужасным» обрядом, имевшим сакральные черты 141. Голова осужденного 135 Liv., 10, 9, 3. 136 См., например, G. de S a n c t i s . Storia dei Romani, I—II. Torino, 1907, т. I, p. 411; т. II, p. 231; E. P a i s . Storia di Roma, I, 1, Torino, 1899, p. 489; Ср. статью Эд. М е й е р а в «Rheinisches Museum». N. F., 37, 1882, S. 626 ff. 137 XII Tab., IX, 1-2. Ср. С i c, de leg., 3, 4, 11; 19, 44; de rep., 2, 31, 54. 138 Cp. U. v. W i l a m o w i t z - M o e l l e n d o r f f , J. K r o m a y e r und A. H e i s e n b e r g . Staat und Gesellschaft..., S. 230. 139 Th. Mommsen. Römische Geschichte, I, S. 73; о н ж e. Abriss des römischen Staatsrechts, S. 8—9. 140 Th. Mommsen. Römisches Strafrecht, S. 900—904. 141 Liv., 1, 26, 6. 105 покрывалась, что символизировало посвящение его подземным богам, его вешали на «несчастном дереве», т. е. на таком дереве, которое находилось под охраной опять-таки подземных богов 142; его бичевали внутри и вне померия. С другой стороны, такой мирный и невинный обряд, как упоминавшаяся уже выше arrogatio, тоже был связан с участием в нем понтификов143. Поэтому можно предположить, что и в возникновении обычая provocatio ad populum в случае угрозы смертной казни какую-то роль играли сакральные моменты. Все это вместе взятое объясняет, на наш взгляд, с достаточной ясностью, почему именно ius provocationis было единственной функцией комиций, никак не ограничиваемой сенатом. С не меньшей ясностью изложенное доказывает, что ни обычай provocatio ad populum, «и содержание этого понятия нельзя связывать с идеей народного суверенитета. Итак, эта идея была чужда римлянам. Ни в понятии «maiestas populi», ни в «crimen minutae maiestatis», ни в государствоведческих теориях, имевших хождение в Риме, ни в компетенции римских комиций мы не обнаружили сколько-нибудь ощутимых ее следов. Но исследование привело нас и к другому выводу. Если говорить о попытке римских мыслителей или политических деятелей как-то осмыслить и охарактеризовать государственный строй Римской республики, то на этот вопрос следует искать ответа или в теории смешанного устройства По- либия—Цицерона, или в «диархической» схеме римского государственного устройства Саллюстия. В известном смысле мы отдаем предпочтение концепции Саллюстия. В противовес занесенной извне теории смешанного государственного устройства, насквозь искусственной и не находящей себе опоры в римской действительности, схема Саллюстия, стоящая особняком и несколько примитивная, все же ближе к реальным соотношениям политических величин и сил в Римском государстве и порождена чисто римскими условиями общественно-политического развития. 142 Ρ 1 i π , 16, 26, 108. 143 Gell., 5, 19, 5—9; Q a i u s , 1, 99; С i с, de domo, 13, 34; 14, 36; 38. См. G. W i s s o w a . Religion und Kultus der Römer2. München, 1912, S. 145 ff.; 187 ff.; 334 ff.
