Книги по истории древнего Рима » С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава VIII. Диктатура Цезаря(продолжение)
12:12
С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Глава VIII. Диктатура Цезаря(продолжение)
Реформаторская деятельность Цезаря, его напряженная работа по «восстановлению государственного строя» была прервана необходимостью срочного выезда на последний, но для Цезаря отнюдь не новый, театр военных действий: в Испанию. Здесь создалось довольно серьезное положение. Некоторые командиры войск, находившихся в Испании (где, кстати сказать, Помпей издавна имел большое количество сторонников), вошли в сношения с помпеянцами в Африке, откуда вскоре прибыли Гней Помпей, которому и было передано верховное командование130, а затем Секст Помпей, Лабиен и Аттий Вар131. Лузитаны и кельтиберы присоединились к Помпею и под его знаменами собрались большие силы — до 13 легионов132. Легаты Цезаря, Квинт Фабий Максим и Квинт Педий, оказались не в состоянии самостоятельно справиться с таким серьезным противником, и только флот под командованием Гая Дидия имел некоторые успехи 133. Таким образом, Цезарю, несмотря на его явное нежелание, усугублявшееся пребыванием в Риме Клеопатры 134, пришлось лично отправиться в Испанию. Однако он отбыл из Рима не раньше, чем провел ряд текущих мероприятий по управлению провинциями, а также самим Римом. Что касается провинций, то Цезарь позаботился о назначении наместников на 45 г.; в самом же Риме, не имея времени организовать выборные комиции, он вступил на несколько иной путь. Будучи облечен властью диктатора (в третий раз) и консула (также в третий раз), он назначил magister equitum, а следовательно, и своим заместителем на время отсутствия из Рима М. Эмилия Лепида, кстати сказать, тоже консула 135. Ему 129 См. стр. 242. 130 D i о С a s s., 43, 30; ср. [Caes.], b. Hisp., 42. 131 Dio Cass., 43, 31; Ρ 1 u t, Pomp. 74; 78; Cato min. 56. 132 (Caes.], b. Hisp., 30; С i c, ad fam., 6, 18, 2; App., b. c, 2, 103. 133 Dio Cass., 43, 28; [Caes .], b. Hisp., 2. 134 Dio Cass., 43, 27; S u e t., Iul., 52. 135 D i о Cass., 43, 33. 244 он придал коллегию из восьми praefecti urbis, имевших ранг преторов136. Были проведены только выборы народных трибунов и плебейских эдилов 137. Видимо, уже после того как Цезарь отбыл в Испанию, были также проведены (под председательством Лепида) и центуриатные комиции, на которых Цезарь в четвертый раз избирается консулом, причем «без коллеги » 138- Таким образом, Рим в 45 г. был оставлен без обычных магистратов, что уже случалось и раньше, например в 47 г.139 Как справедливо отмечает Эд. Мейер, отношение к испанской войне было в Риме довольно индифферентным 140. Никто уже не верил, что борьба шла за восстановление республики, но лишь за власть между претендентами. В январе 45 г. Цицерон писал, что война едва ли будет продолжительной и что, хотя причины, побудившие противников взяться за оружие, довольно различны, но большого различия между победой той или другой стороны он не видит141. И тем не менее, именно в этих условиях Цезарю пришлось, как он в этом позднее сам признавался, впервые бороться не за победу, а за собственную жизнь 142. Цезарь выехал из Рима в начале декабря 46 г. и через 24— 27 дней был уже в Испании143. Военная кампания велась с обеих сторон с большим ожесточением; силы противников были примерно равны144. Решительное сражение состоялось 17 марта 45 г. при Мунде145. Цезарь ожидал, что враг спустится в долину и перейдет ручей, протекавший между двумя позициями. Однако его расчеты не оправдались. В то время как легионы Цезаря приближались к ручью, помпеянцы и не думали сходить со своих высот. Легионы Цезаря остановились перед их грозной позицией. Завязалось ожесточенное сражение, исход которого долгое время был неясен; в некоторые моменты успех даже склонялся на сторону помпеянцев. Желая ободрить дрогнувшие ряды, Цезарь ринулся вперед и подбежал к вражеской линии, осыпаемый градом копий, пока не подоспели на выручку центурионы. К вечеру сражение было выиграно14δ. 136 Dio Cass., 43, 28; Suet., Iul., 76. 137 Suet., Iul. 76. 138 Dio Cass., 43, 33; App., b. c, 2, 103. 139 CM. Ed. Meyer. Op. cit., S. 429. 140 Ibid., S. 431. 141 C i c , ad fem., 6, 4, 1. 142 Dio Cass., 43, 37; App., b. c, 2, 104; Ρ 1 u t, Caes. 56; Suet., Iul, 36; Li v., ep. 115. 143 App., b. c, 2, 103; Suet., Iul, 56. 144 [С a e s.], b. Hisp., 30. 145 D i o Cass., 43, 36; (Caes.], b. Hisp., 28—31. 146 App., b. c, 2, 104. 245 Вскоре Цезарю сдались Кордова, Гиспал и самый город Мунда 147. Много видных помпеянцев или погибло в сражении, или покончило с собой. Гней Помпеи был захвачен во время бегства и убит, а его голова показана народу в Гиспале 148. Его младшему брату, Сексту Помпею, удалось скрыться 149. Цезарь после битвы при Мунде задержался в Испании, очевидно, на довольно значительный срок (он вернулся в Рим только в октябре 45 г.) 150, причем за время пребывания в Испании он провел ряд мероприятий: некоторым общинам были увеличены налоги, некоторым, напротив, даровано гражданство, а некоторые даже получили право называться colonia civium Romanorum151. Победа при Мунде, когда весть о ней достигла Рима, внушила, по свидетельству самих древних, такой страх перед Цезарем и создала ему такую славу, какой никто и никогда не имел до него. Так, по крайней мере, говорит об этом Аппиан 152. Этими же причинами он объясняет и безмерный, небывалый размах почестей, оказанных Цезарю после Мунды 153. Нам уже приходилось касаться данного вопроса 154. Однако мы говорили лишь о даровании Цезарю титулов императора, отца отечества, освободителя и о десятилетнем консулате (от которого он, кстати говоря, отказался), но не о других, быть может, менее реальных, но отнюдь не менее пышных почестях. Так, сенатом было назначено пятидесятидневное благодарственное молебствие в честь победы Ι55. Кроме того, сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда-то альбанские цари 156 Сенат и народ постановили, чтобы Цезарь получил на Палатине domus publica и чтобы дни его побед были объявлены праздничными 157. Во время pompa circensis его статую из слоновой кости проносили на роскошных носилках, кроме того, статуи Цезаря воздвигались в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии158. Это были уже такие почести, которые, по словам Светония, не оказывались до сих пор ни одному смертному 159. 147 D i о С a s s., 43, 39; App., b. c, 2, 105; [С a e s .], b. Hisp., 34—36. 148 D i o Cass., 43, 40; App., b. c, 2, 105; Ρ 1 u t., Caes., 56; [Caes.], b. Hisp., 37; 39. 149 App., b. c, 2, 105; Ρ 1 u t., Caes. 56; [Caes.], b. Hisp., 32. 150 V e 11., 2, 56. 151 Dio Cass., 43, 39. 162 App., b. c, 2, 106. 153 Ibidem. 154 См. выше, стр. 226. 155 Dio Cass., 43, 42. 156 Dio Cass., 43, 43; Suet., Iul., 45. 157 Dio Cass., 43, 44; App., b. c, 2, 106 158 Dio Cass., 43, 14; 43, 45; Suet., Iul., 76. 159 Suet., Iul, 76. 246 Вскоре после возвращения из Испании Цезарь отпраздновал новый (пятый!) триумф. Им было дано два угощения народу; первое из них показалось самому Цезарю чересчур бедным, и он повторил его через четыре дня160. , Однако эти празднества (а Цезарь разрешил отпраздновать триумф еще двум своим легатам161) произвели на римлян самое тяжелое и неприятное впечатление, ибо кровавая победа была одержана над согражданами, а не над чужеземцами 162. Вслед за триумфом Цезарь сложил с себя звание консула «без коллеги» и провел выборы новых консулов на оставшиеся три месяца163. На эти же три месяца вместо городских префектов, очевидно, были избраны преторы и квесторы (в соответствии с lex Iulia de magistratibus 164). Таким образом, положение в государстве как будто полностью нормализовалось: последняя кампания гражданской войны была победоносно окончена, видимые враги сокрушены, управление Римом и провинциями все более входило в упорядоченную колею, сам же Цезарь, окруженный неслыханными до того в Риме божескими почестями, пребывал на вершине славы и могущества. Именно отсюда берет свои истоки мифологизация личности Цезаря, представление о нем, как о гении и сверхчеловеке. Это представление начало складываться еще у современников, подтверждением чего, в первую очередь, могут служить соответствующие высказывания Цицерона165. Однако следует отметить, что суждения современников и ближайших потомков были куда сдержаннее и реалистичнее, чем неумеренные восторги новейших историков. Это обстоятельство совершенно справедливо подчеркнул в интересной работе Штрасбургер, указав на то, что Цезарь, даже в глазах своих ближайших сторонников, не был великим государственным деятелем и реформатором. Истинным преобразователем государства, по мнению Штрасбургера, следует считать не Цезаря, но Августа 166. Что касается оценки Цезаря в новой и новейшей историографии, то необходима оговорка относительно необозримости литературы, посвященной данному периоду римской истории и, в частности, деятельности и личности самого Цезаря. Поэтому мы остановимся лишь на нескольких представляющих наибольший интерес и самостоятельность работах. Пожалуй, первым и достаточно ярким примером телеологической и, вместе с тем, восторженной оценки личности (и дся- 100 D i о С a s s., 4d, 42; Ρ 1 u t„ Cacs., 56; S u e t., Iul., 37—38; L i v., ep. 116. 161 D i о Cass., 43, 42. 162 P l u t , Caes., 56. 163 Ό i о C a s s . , 43, 46; Suet., Iul., 76. 164 D i о С a s s., 43, 47; 50. 165 См., например, С ί с, Phil., V, 18. 1№ Η. S t r a s s b u r g e r . Caesar im Urteil der Zeitgenossen. «Historische Zeitschrift», 175, 1953, S. 225—264. 247 тельности) Цезаря является оценка, данная еще в первой половине прошлого века Друманом,67, который, чрезвычайно высоко ставя Цезаря, одновременно весьма презрительно третировал Цицерона. Такой взгляд был, прежде всего, определенной реакцией на отношение к двум указанным деятелям Нибура, ибо последний высказывался о них диаметрально противоположным образом. Но, пожалуй, наиболее характерной чертой всего построения Друмана был его телеологизм: по его мнению, Цезарь вынашивал планы достижения единовластия и установления абсолютной монархии чуть ли не с юношеских лет — еще при жизни Суллы он понимал, что республика себя изжила. Помпеи и j<pacc были лишь пешками в его руках, завоевание Галлии было сознательной подготовкой гражданской войны, т. е. борьбы за единовластие. Друман в своей оценке личности и деятельности Цезаря был, до известной степени, предшественником Моммзена. Оценка же или, вернее, апология Цезаря, высказанная в свое время Моммзеном168, оказала и продолжает оказывать огромное влияние на современную западную историографию. Это не значит, конечно, что все последующие, исследователи безоговорочно присоединялись к Моммзену, но почти все воздавали должное силе и «неотразимости» его характеристик, а те, кто пытался дать иную оценку Цезаря как исторической личности, все же невольно отталкивались в своей полемике от образа, столь ярко обрисованного Моммзеном. Цезарь для Моммзена — беспримерный творческий гений, первый и единственный император, идеальный монарх. Он — великий полководец, оратор, писатель, но все эти свойства для Цезаря — второстепенные, всего этого он достиг только потому, что был, в полном смысле слова, государственным человеком (Staatsmann). Основная же особенность его деятельности как государственного человека — полнейшая гармония. Поэтому ему и удавалось то, что было недоступно другим государственным деятелям — сплочение под своей властью самых разнородных элементов и «коалиций», т. е. проведение надсослов- ной, надклассовой политики, результатом которой было возрождение римской и эллинской «наций». Давно известно, что на моммзеновскую оценку Цезаря — грешащую, кстати сказать, достаточно ярко выраженным телеологизмом — оказали большое влияние события 1848 г. и эта оценка в какой-то мере отражала чаяния немецкой либеральной буржуазии, мечтавшей об объединении Германии под властью надклассового и демократического (!) монарха. 167 W. D r u m a n п. Geschichte Roms in seinem Uebergange von der republikanischen zur monarchischen Verfassung, 1. Aufl. 1834—44; 3 Aufl.: W. D r um a n n —P. G r o b e , I—VI, 1899—1929. 168 Т. Моммзен. История Рима, III, стр. 379—474. 248 Наиболее яркой реакцией на моммзеновскую апологию Цезаря была точка зрения Ферреро169. Обычно его «Величие и падение Рима» даже в буржуазной историографии расценивается как произведение блестящее по форме, но дилетанское по существу, принадлежащее перу скорее памфлетиста, чем ученого. Что касается характеристики Цезаря, то она вытекает у Ферреро из его отрицательного отношения к телеологизму Друмана и Моммзена. Но это отрицательное отношение выявлено, пожалуй, слишком прямолинейно. Для Ферреро Цезарь никакой не государственный деятель, но блестящий авантюрист, иногда реализующий дерзкие планы, иногда оказывающийся игрушкой обстоятельств и случая. В начале своей политической карьеры Цезарь стремился добиться примирения между аристократами и демократами в соответствии с учением Аристотеля; как консул он пытался установить умеренно демократический строй по Периклову образцу. Ферреро считает, что Цезарь всячески стремился избежать гражданской войны, но допускал ошибку за ошибкой. После окончательной победы в этой войне положение Цезаря оказалось, как ни странно, отнюдь не прочным, восстановить государство он тоже оказался неспособен, о чем свидетельствует вся его организаторская деятельность, а расчеты на войну против парфян, как на предприятие, которое может в корне изменить политическое положение, были, конечно, совершенно фантастическими. Эд. Мейер в своей неоднократно упоминавшейся уже работе «Монархия Цезаря и принципат Помпея» противопоставляет понятия о двух государственных системах: принципат и монархия. Принпипат по существу,— республиканская система; во главе государства стоит сенат, а принцепс сената является охранителем, и защитником республиканских устоев. Теоретическое обоснование подобного государственного устройства дал Цицерон в своем трактате De re publica, практическое же осуществление это устройство нашло в принципате Помпея, а затем в политической системе, установленной Августом. Что касается Цезаря, то ему подобная система была чужда, он стремился к превращению Рима в монархию эллинистического типа. Характеристике Цезаря и его политических целей, помимо отдельных замечаний, рассеянных по всему тексту, посвящено две главы: «Личность и цели Цезаря» и «Цели Цезаря. Абсолютная монархия». Эд. Мейер пытается определить не только политические цели Цезаря, но и его «индивидуальность», причем стремится это сделать, исходя из оценки характера «революционной обстановки ». Он по мере сил и возможностей, избегает телеологических «предсказаний». Что касается его мнения о Цезаре Г. Ф е р р е р о . Величие и падение Рима, II, М., 1916. 249 как о государственном деятеле, то оно достаточно высоко, и он решительно возражает против «часто выдвигаемого упрека, что Цезарь действовал лишь исходя из потребностей текущего момента и не создал ничего долговечного», напротив, «скорее образ, который он хотел придать государству, стоял перед его глазами совершенно ясно, и он осуществил его вполне последовательно в объеме, в котором это вообще было как-то возможно в отпущенный ему краткий срок»170. Эта последняя фраза свидетельствует, на наш взгляд, о том, что Эд. Мейеру, в его оценках деятельности Цезаря, не удалось все же в полной мере освободиться от телеологического подхода. В чрезвычайно интересной работе Сайма 171 дается довольно трезвая и осторожная. оценка Цезаря. Политические цели Цезаря определялись, по мнению автора, стремлением ликвидировать последствия гражданской войны. Поэтому автократизм Цезаря в значительной степени был вынужденным. Что касается стремления Цезаря создать из Рима монархию эллинистического образца, то Сайм — и не без оснований — считает все эти планы и идеи домыслом современных нам историков. Из русских историков на деятельности Цезаря и ее оценке в свое время довольно подробно останавливался Р. Ю. Виппер172. Для него также характерно стремление отойти от телеологического взгляда на деятельность Цезаря. Он пытается рассматривать эту деятельность — как, впрочем, и самую личность Цезаря — в аспект социальной истории поздней римской республики. Р. Ю. Виппер говорит о Помпеевом принципате и о «политико- религиозной» идее восточного «царства» с «его апофеозом ». У Цезаря, очевидно, после посещения Египта и Сирии, наблюдается это «влечение к Востоку, его формам жизни, обстановке, религиозным обрядам и понятиям». По мнению Р. Ю. Виппера, Цезарь, который в начале своей политической карьеры выступал в качестве «союзника римской демократической оппозиции», постепенно все дальше и дальше отходит от этих кругов. Он становится представителем «военного империализма », солдатским вождем, абсолютным монархом, опирающимся на военную силу. Однако это не является признаком прочности и устойчивости его «правительства». Все в большей степени Цезарь оказывается в зависимости от своих легионов и от «штаба своих военных фаворитов». Парадоксальность его положения заключается в том, что на вершине своего успеха он остается без «опоры против того самого элемента, который дал ему победу». 170 Ed Meyer. Op. cit., S. 472; ср. S. 509. 171 R. Syme. Roman Revolution, Oxford, 1939. 172 P. Ю. В и π π е р. Очерки истории римской империи. См. в особенности стр. 306—310. 250 Η. Α. Машкин в уже известной нам работе «Принципат Августа » посвящает оценке личности и деятельности Цезаря фактически три главы: «Историография XIX—XX вв. о деятельности Цезаря», «Власть Цезаря» и «Социальные основы римского цезаризма ». Для нас, в данном случае, наибольший интерес представляет последняя из названных глав 173. Н. А. Машкин довольно подробно рассматривает в ней вопрос о социальных основах, социальной сущности римского цезаризма. Вслед за кратким обзором литературы, он переходит к сравнительному анализу таких понятий как цезаризм и бонапартизм. Вывод автора сводится к следующему: римский цезаризм имеет, некоторые общие черты с бонапартизмом. И тот И другой режим возникают в результате фактической узурпации власти. Для римского цезаризма исключительное значение имеет армия., превратившаяся в Риме из общегражданского ополчения в наемное войско. В области социальной политики для римского цезаризма, котбрый все же вырастает из рабовладельческой демократии, весьма характерно лавирование между различными социальными группировками. Основное же и наиболее глубокое различие между бонапартизмом и римским цезаризмом заключается в отношении к классам современного им общества. При дальнейшем изложении вопроса автор переходит к анализу и характеристике социальной опоры Цезаря. Он утверждает, что последний «стремился стать между двумя борющимися группами римского рабовладельческого общества» и что из этих двух групп «плебс не был ни единственной, ни главной опорой Цезаря». Его «партия» была составлена из разнородных элементов или, как указывает автор, «вокруг Цезаря группировались определенные круги римских всадников, богатых италийских муниципалов и знатных романизовавшихся провинциалов». В заключение своего экскурса о римском цезаризме Н. А. Машкин поднимает вопрос о политических формахи характерных для античности. По его мнению, таких форм существовало лишь две: город-государство с его как правило, республиканским (демократическим или аристократическим) устройством и монархия. Поэтому переход от города-государства был возможен только к монархии, а в этой монархии должен был раствориться сам Рим, который — в лучшем случае — мог остаться столицей мирового государства. И, наконец, по слозам автора, «переход к монархии был вызван и социальными причинами: военная диктатура должна была оградить государство от массовых восстаний рабов и свободной бедноты». Что касается оценок Цезаря в истоиографии последних лет, то здесь, пожалуй, можно проследить две. тенденции. Одна 173 Н. А. Машкин. Принципат Августа, стр. 74—110. 251 из них характеризуется стремлением к трезвым, умеренным и по возможности объективным выводам (с учетом социальной борьбы в условиях римского общества I в. до н. э.). Эта тенденция представлена именами Штрасбургера (его работа упомянута выше174). Коллинза и др. С точки зрения, например, Коллинза, Цезарь был весьма активным политическим деятелем, но никоим образом нельзя считать, что он имел далеко идущие планы и четко намеченные цели. Кроме того, Цезарь после победы в гражданской войне (и под влиянием Клеопатры) был опьянен своей властью и своими успехами, а потому действовал нерасчетливо и, в общем, неразумно 175. Но наряду с этими «умеренными» высказываниями в новейшей историографии, несомненно, возрождается аполотетическое (с сильным уклоном в телеологию) направление. Оно— вероятно, не случайно — представлено наиболее откровенным образом в немецкой послевоенной литературе 176. Так, в своей общей работе по римской истории Kоpнеманн пишет, что еще в «союзе трех» Цезарь был, конечно, главной силой. Именно он привел в дальнейшем Рим от троевластия к единовластию и реформировал одряхлевший Gemeindestaat в Reichsstaat. Цезарь принадлежит уже новой эпохе, т. е. эпохе империи, которую он сам и вызвал к жизни. С тех пор Kaisertum во всем мире носит имя этого политического гения, строителя нового Рима, который начал свое великое дело еще как консул 59 г. и таким образом превратил эту дату в эпохальную и переломную дату всей римской истории 177. Не менее высокую (и с не меньшим телеологическим налетом) оценку дает Цезарю в «Римской истории» один из наиболее маститых историков ФРГ — Фогт. Он считает, что законодательство Цезаря (во время его консулата) имело своей целью ослабление режима и господства аристократии, а кроме того, в этом законодательстве отражены далеко идущие государственные задачи. Поэтому консулат Цезаря, это — определенная веха (Markstein) в истории Рима 178. В результате же победы при Фарсале Цезарь получил то, к чему давно стремилась его жажда власти и его творческая сила — все римское государство. 174 См. стр. 247. 175 I. Н. C o l l i n s , Caesar and the corruption of the Power, «Historia», 1955, № 4, p. 445—465. 17ϋ Я думаю, что к этому апологетическому (и телеологическому) направлению должна быть отнесена и работа итальянца Л. Парети (L. Ρ a r e t i, L'essenza della concezione politica di С Giulio Cesare, «Studi Romani», 1956, № 5, стр. 129—142), а также ряд статей, преимущественно научно-популярного характера, в сборниках, выпускавшихся на Западе к юбилею Цезаря в 1956 г. 177 Е. К о г η е m a η п. Romische Geschichte, I, 3. Aufl., bearb. von H. Bengtson. Stuttgart, 1954, S. 520—521. 17S J. Vogt. Romische Geschichte. Erste Halfe. Die romische Republik. Freiburg, 1955, S. 272. 252 Его законодательная деятельность в Италии и провинциях доказывает, что сознательной целью Цезаря было полное переустройство (die Neugestaltung) государства и общества. В своей последней большой работе, которая на Западе привлекла широкое внимание, Тегер разбирает вопрос о «Herrscherkultes », в частности, по отношению к Цезарю 17Э. Автор считает, что Цезарь имел своей целью построение нового государственного порядка. Он явно стремился к самодержавию и не собирался добровольно выпускать власть из своих рук, но хотел сделать эту власть наследственным достоянием своего рода. Несмотря на нелюбовь римлян к царской власти, он, тем не менее, называл себя потомком альбалонгских царей. Но в Риме царская власть была слишком тесно связана с древнеримской общиной и ее специфическими институтами, чтобы служить приемлемой основой для нового мирового государства. Поэтому Цезарь искал образцов и примеров в эллинистическом мире, причем не в поздних эпохах, а в Александре, который всегда стоял перед его глазами как высший идеал и соответствовал его «универсалистским» государственным идеям. Новейшая из известных нам работ о Цезаре — это исследование Эренберга «Конечные цели Цезаря». В начале своей работы автор, сопоставляя существующие в литературе точки зрения на монархические тенденции Цезаря, высказывает желание судить о целях последнего только на основании фактов. В целом ряде случаев это обещание выдержано. Однако конечные выводы исследования едва ли покоятся на чисто фактической основе 180. Так, Эренберг считает, что Цезарь «с проницательностью гения» пытался предвосхитить развитие двух-трех ближайших столетий. Конечная цель — быть не эллинистическим или римским царем, но «властителем империи» на особый лад. Цезарь уже подходил к такой форме правления, которая «материализовалась » значительно позже и которая, сочетая римско- эллинистические элементы с ориентальными, вылилась в «нечто новое». Таким образом, Цезарю суждено было стать «правителем империи» (he was to be the ruler of an empire), первым римским императором. Таковы наиболее характерные оценки личности и деятельности Цезаря в современной историографии. Переходя к некоторым выводам, мы не собираемся в качестве итога находить какую-то равнодействующую этих оценок, еще в меньшей степени мы собираемся рисовать портрет Цезаря в том историко- литературном, почти беллетристическом, плане, как это остается модным поныне и как это впервые — и, несомненно, с наи- 179 F. T a e g e r . Charisma. Studien zur Geschichte des antiken Herrscherkultes, II. Stuttgart, 1960, S. 50—88. 180 V. E h r e n b e r g . Caesar's Final Aims. «Harvard Studies in Classical Philology», 68, Cambridge, 1964, p. 149—150; 160. 253 большей силой и талантом — было сделано еще Моммзеном. Наша задача скромнее: мы хотим лишь отметить несколько характерных черт, определяющих, на наш взгляд, облик Цезаря как государственного деятеля 181. Суммируя все вышеизложенное, мы, очевидно, можем прийти к следующим выводам. Какие бы то ни было соображения о «провиденциальном» характере деятельности Цезаря должны быть отвергнуты самым решительным образом. Анализ внутренней политики, проводившейся Цезарем, и его реформ убедительно свидетельствует о том, что он в этой области руководствовался, как правило, близлежащими задачами, вытекавшими из конкретной политической обстановки. В целом и даже в «перспективе» круг этих задач был обусловлен общей и вполне конкретной «целью» восстановления (или укрепления) государственного строя, расшатанного за годы гражданской войны. Ставил ли перед собой Цезарь тоже как «цель» создание «империи», думал ли он о себе как о монархе, о царе? На первую часть этого вопроса можно ответить только отрицательно. Конечно, перед его умственным взором никогда не возникала концепция «демократической» монархии или «принципата» или монархии эллинистического типа, ибо все это — лишь ретроспективные конструкции новейших историков. Более того, в практике политической деятельности перед Цезарем не возникала, да и не могла возникнуть какая бы то ни было отвлеченная, теоретическая, «кабинетная» концепция государства. Расхождение его практической деятельности с подобными «кабинетными » проектами реформ Саллюстия или Цицерона убеждают нас в этом наиболее наглядным образом. Цезарь, с его долголетним опытам политической деятельности, был сформировавшимся мастером политических интриг, комбинаций, борьбы. Он был «вождем популяров», который под конец своей карьеры вдруг очутился в роли государственного деятеля, даже главы государства. Поэтому он как деятель государственный и оказался, в лучшем случае, талантливым дилетантом (а, быть может, даже и «неудачником»). Во всяком случае, бесспорно то, что не он создал ту политическую систему, которая характеризует собой государственный строй так называемой «ранней империи». Поэтому наиболее объективная оценка государственной (и реформаторской) деятельности Цезаря, а также итогов этой деятельности и ее исторического значения возможна лишь в сопоставлении с той политической системой, которая сложилась при Августе и которая носит обычно название «принципат Августа». 181 Мы ни в какой степени не касаемся деятельности Цезаря как полководца. Это — вопрос сугубо специальный, и он требует особого и самостоятельного исследования. 254 Что же касается намерений и стремлений Цезаря, связанных с царским венцом, то здесь, пожалуй, трудно прийти к какому- то определенному выводу. По всей вероятности, Цезарь — пусть даже с известными колебаниями —но все же примерялся к этой новой роли и не исключал возможности использования подобного варианта. Для нас в данном случае представляет интерес не самое это намерение как таковое, но два связанных с ним момента. Во-первых, следует подчеркнуть, что стремление (если таковое имелось) к царскому венцу отнюдь не равнозначно наличию идеи (или концепции) «империи», если под. последней подразумевать некое теоретическое "построение". Во-вторых, вопрос о. стремлении Цезаря к царской короне связан, на наш взгляд, с гораздо более существенным для историка вопросом о социальной опоре Цезаря и о том сложном, своеобразном и даже парадоксальном положении,, которое создалось после. Мунды, т.е. в последние месяцы жизни и правления.Цезаря. Есть все основания остановиться на этих вопросах более подробно. * * * Парадоксальность положения, сложившегося в Риме после битвы при Мунде, заключалась в том, что позиции Цезаря как диктатора именно в тот момент, когда он находился на вершине славы и видимого могущества, когда гражданская война была победоносно закончена, оказались не укрепившимися, а, наоборот, весьма существенно ослабленными. Каким же образом это произошло? С момента возвращения Цезаря из Испании и по роковые иды марта 44 г. прошло всего пять месяцев 182. За это время не было никаких крупных событий. Внешне все обстояло благополучно. Именно в этот период Цезарь выдвинул ряд широких планов, о которых нам уже приходилось упоминать183: от войны с парфянами и вплоть до осушения Помптинских болот. В ответ на все эти проекты сенат декретировал ему новые почести. Однако Цезарем не были забыты и более неотложные дела. Так, он провел lectio senatus, во время которого в соответствии с lex Iulia repetundarum исключил из состава сенаторов ряд лиц184 и, напротив, пополнил сенат своими креатурами, не останавливаясь перед дарованием сенатского звания отпущенникам и солдатам, в том числе даже происходящим из Галлии и только недавно получившим римское гражданство 185. Очевидно, 182 V с 11., 2, 56. 183 См. стр. 234. 184 S u e t., IuL, 43. 185 D i о Cass., 43, 47; S u e t., Iul., 76; 80. 255 в это же время число сенаторов было увеличено и доведено до 900 1Sß. Затем были организованы выборы должностных лиц на 44 г. Во время этих выборов Цезарь, конечно, действовал на основании lex Antonia 187, согласно которому он рекомендовал половину кандидатов 188. Выборы состоялись в декабре, причем консулами были избраны: сам Цезарь и Марк Антоний 189. В числе 16 преторов избранными оказались М. Юний Брут и Г. Кассий Лонгин; первому из них Цезарем была поручена praetura urbanа, а второму — iurisdictio inter peregrinos 1S0. Затем состоялись выборы эдилов и квесторов. Во время квесторских выборов произошел такой инцидент: когда 31 декабря были созваны трибутные комиции, то стало известно, что умер консул 45 г. Кв. Фабий Максим. По распоряжению Цезаря, трибутные комиции были превращены в центуриатные и на последний день истекающего года консулом был избран Г. Каниний Ребил, легат Цезаря в африканской и испанской кампаниях191. Эта избирательная комедия дала пищу для острот Цицерона и не осталась не замеченной общественным мнением, складывавшимся не в пользу Цезаря и обвинявшим его в «тиранических » замашках 192. В 44 г. Цезарь был диктатором в четвертый раз 193, а консулом— в пятый. Положение его казалось бесспорным; новые почести, определенные сенатом, соответствовали уже не просто царскому достоинству, но открытому обожествлению. Так он во время занятий государственными делами мог пользоваться не просто курульным, но позолоченным креслом 194, мог не только носить красные сапоги, как это делали некогда цари Альбы- Лонги, но даже имел право надевать «vestis regia»195. Было постановлено, чтобы дни побед Цезаря ежегодно отмечались как праздники, а каждые пять лет жрецы и весталки совершали молебствия в его честь; клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, а все его будущие распоряжения заранее получали правовую силу благодаря тому, что магистраты 186 D i о Gas s., 43, 47. 187 C i c , Phil., VII, 6, 16. 188 Suet., Iul., 41. 189 D i о С a s s., 43, 49. 190 App., b. c, 2, 112; Ρ 1 u t., С a e s., 62; Brut., 7; Veil., 2, 58. 191 С i c, ad fam., 7, 30; cp. D i о С a s s., 43, 46; S u e t, Iul., 76; см. также [С a e s.], b. Af г., 86; 93; [С a e s], b. Hisp., 35. 192 C i c , ad fam., 7, 30, 1; D i о С a s s„ 43, 46; Ρ 1 u t„ Caes., 58; Suet., Iul., 76; Macr., Sat., 2, 3, 6; 2, 2, 13. 193 Cp. D i о С a s s., 43, 49. Дион утверждает, что Цезарь в 44 г. был диктатором в пятый раз, но это неправильно. 194 D io Cass., 44„ 11; Suet., Iul., 76; App., b. е., 2, 106; Ρ1 u t., Caes 61 195 Dio Ca ss., 44, 11; 46, 17. 256 при вступлении в должность присягали не противодействовать ничему из того, что постановит Цезарь 196. Цезарю была определена почетная стража из сенаторов и всадников, Причем сенаторы должны были поклясться охранять его жизнь 197. Для одного из самых старинных праздников — для Луперкалий наряду с коллегиями Luperci Quintiliani и Fabiani создавалась теперь третья коллегия — Luperci Iuliani198. Во всех святилищах и публичных местах совершались жертвоприношения и посвящения Цезарю; по всей Италии, в провинциях и во всех царствах, которые состояли с Римом в дружбе, устраивались в его честь различные игры199. Статуе Цезаря оказывались те же знаки почитания, что и изваяниям богов200. Месяц квинтилий переименовывался в июль201, одна из триб голучала имя Iulia и, наконец, было решено посвятить Цезарю ряд храмов, в том числе один из них общий —Цезарю (как Iuppiter Iulius) и dementia, причем обе фигуры должны были протягивать руки друг другу202. Все эти почести и решения должны были быть записаны золотыми буквами на серебряных колоннах, поставленных у подножия Юпитера Капитолийского 203. Нет ничего удивительного, что в этой обстановке общего сервилизма начинают возникать всякие слухи и разговоры о стремлении Цезаря к царскому венцу, тем более, что его ближайшее окружение своими иногда чуть ли не провокационными действиями давало достаточно серьезные основания для подобных подозрений. Так, кто-то — рассказывает Аппиан — из тех, кто особенно поддерживал слух о стремлении Цезаря быть царем, украсил его изображение лавровым венком, обвитым белой лентой. Трибуны Марул и Цесетий разыскали этого человека и арестовали его под тем предлогом, что они этим делают нечто угодное Цезарю, который уже и раньше протестовал, если о нем говорили как о царе. По свидетельству того же Аппиана, Цезарь реагировал на этот инцидент вполне спокойно204 и только, когда при возвращении из Альбы в Рим он был у городских ворот приветствуем как царь и когда народные трибуны снова разыскали инициатора этих приветствий и арестовали его, он 196 App., Ь. с, 2, 106; ср. D i o Cass., 44, 50. 197 Suet., Iul., ß4; 86; ср. App., b. с, 2, 124. 188 Suet., Iul., 76. 199 App., b. с, 2, 106. 200 Suet., Iul., 76. 201 Ibid.; A ρ p., b. c, 2, 106. 202 P l u i , Caes. 57; App., b. c, 2, 106; Suet., Iul., 76. 203 D i о С a s s., 44, 7. 204 App., b. c, 2, 108. Cp. P l u t . , Caes., 61; Suet., Iul., 79, где этот инцидент излагается несколько иначе — сильнее подчеркивается стремление Цезаря к царскому венцу. 257 (хотя обращение и было им самим отклонено), «потеряв терпение », выступил перед сенатом, обвиняя трибунов в том, что они коварно навлекают на него подозрение в стремлении к тирании, и заявил, что считает их заслуживающими смерти, однако ограничивается лишением их должности и удалением из сената 205. Отрешение от должности трибунов, власть которых считалась священной и неприкосновенной, произвела крайне неблагоприятное впечатление. Вскоре после этих событий Цезарь был провозглашен dictator perpetuus206. Началась годготовка к парфянской войне. В Риме стали распространяться слухи о том, что в связи с походом столица будет перенесена в Илион или в Александрию207, а для того, чтобы узаконить брак Цезаря с Клеопатрой, будет предложен законопроект, согласно которому Цезарь получит разрешение брать себе сколько угодно жен, лишь бы иметь наследника208. Новый инцидент, как будто подтверждающий монархические устремления и «замашки» Цезаря, произошел 15 февраля во время празднования Луперкалий. Марк Антоний, который был в это время не только консулом, но и магистром Lupercorum Iulianorum, подбежал к Цезарю и хотел увенчать его голову диадемой. Раздались довольно жидкие и, как пишет Плутарх, заранее подготовленные аплодисменты. Когда же Цезарь отверг диадему, то рукоплескал весь народю Эта игра повторилась дважды, и Цезарь, учтя реакцию присутствующих, отдал распоряжение отнести диадему в Капитолий, в храм Юпитера 209. Однако все это вместе взятое создавало вполне определенную атмосферу недовольства. При выборах консулов на 43 г. большое количество голосов было подано за Марула и Цесетия — трибунов, столь несправедливо отстраненных Цезарем от должности210, на статуе полулегендарного Брута появилась надпись: «О, если бы ты жил!», а его потомок и носитель его славного имени обнаруживал на своей судейской трибуне, которую он занимал как praetor urbanus, такие воззвания; «Ты спишь, Брут!» или «Ты не Брут!»211. Формировалось общественное мнение, формировался, если еще не конкретный заговор, то, во всяком случае, довольно 205 Dio Cass., 44, 10; 46, 49; Suet., Iul., 79; App., b. с, 2, 108; Nie. Dam., Vita Caes., 20; Ρ 1 u t., Caes., 60—61; Anton., 12; Veil., 2, 68. 206 App., b. c, 2, 106; Ρ 1 u t„ Caes., 57; S u e t , Iul., 76; Li v., ер. 116. 207 Suet., Iul., 79; Nie. Dam., Vita Caes., 20. 208 S u e t., Iul., 52; Dio С a s s, 44, 7. 209 Suet., Iul., 79; P l u t . , Caes., 61; A n t o n . , 12; Veil., 2, 56; A ρ p., b α, 2, 109; Dio Cass., 44, 11; 45, 30; Nie. Dam., Vita Caes, 21. 210 Dio C a s s , 44, 11; S u e t , Iul, 80. 211 Dio C a s s , 44, 11; A p p , b. c, 2, 112; P l u t , Caes, 62; Brut, 9; S u e t , Iul, 80. 258 явно выраженная оппозиция. Одним из наиболее ранних проявлений этой оппозиционности, которому следует придать определенный вес и значение, как то было сделано самим Цезарем, можно считать опубликование Цицероном его «Катона». Это произошло вскоре после отъезда Цезаря на испанскую войну и было наиболее злободневной сенсацией того времени212. Влияние этого произведения на римское общественное мнение было таково, что Цезарь счел необходимым, отдавая должное Цицерону как стилисту, представителю римской образованности и даже политическому деятелю213, тем не менее довольно резко возразить ему по существу, обрушившись на Катона с рядом гневных обвинений214. Известно также, что сочинение Цицерона не только встретило благожелательный прием, но вызвало к жизни ряд произведений подобного же направления, в том числе и «Катона» М. Юния Брута215. Чрезвычайно интересно отметить, что в растущих и ширящихся оппозиционных настроениях становится все более и более заметной демократическая струя. Так, не следует забывать, что М. Юний Брут, один из главных руководителей будущего заговора, в соответствии с традициями той ветви рода Юниев, к которой он принадлежал, был убежденным сторонником «демократической партии» 216. Совершенно справедливо указывает Эд. Мейер и на то, что оппозиционные настроения, постепенно расширяясь, распространились не только на таких сторонников сенатской республики, которые сделали попытку примириться с режимом Цезаря, но и на «демократов», разделявших взгляды Саллю- стия, и даже на определенную часть приверженцев Цезаря217. Тот же Эд. Мейер в качестве примера подобных настроений останавливается на одном из «демократических» памфлетов против Цезаря218. В этом произведении использована историческая традиция о процессе Л. Сципиона Азиатского. Когда тот был взят под стражу, то прибывший из Этрурии его брат, Сципион Африканский, силой вырвал его из рук служителей и трибунов. Тиберий Гракх, бывший в это время тоже трибуном, произнес речь, в которой он протестует против подобной дискредитации трибунской власти и достоинства со стороны частного лица. Оратор вспоминает о том, что раньше Сципион 212 Ed. Meyer. Op. cit., S. 434 ff. 213 P l u t , Caes., 3; Cic, 39; Ρ 1 i n., n. h., 7, 117. 214 C i c , ad Att., 13, 46, 2; Dio Cass., 43, 13; App., b. c, 2, 99; P l u t , Caes., 54; S u e t , Iul., 56. 2,5 C i c , ad Att, 12, 21; ad fam„ 7, 24, 25. 215 Ed. Meyer. Op. cit, S. 451. 217 Ibid., S. 530. 218 Ibid., S. 531—E32. Речь идет об одной «брошюре», включенной в повествование Ливия (38, 56, 5—13). Существо и тендендия этой брошюры, как указывает Эд. Мейер, впервые были оценены Моммзеном (Römische Forschungen, II, S. 502 ff.). 17* 259 держался совершенно иначе, он даже упрекал народ тогда, когда его хотели сделать пожизненным консулом и диктатором, когда хотели воздвигнуть его статуи на комиции, рострах, курии, Капитолии и в часовне (cella) Юпитера. Он возражал против того, чтобы его изображение (imago) в триумфальном одеянии выносилось из храма Юпитера. А теперь, мол, он полностью разложился и переступил всяческие границы. Излагая этот инцидент, Эд. Мейер, очевидно, вполне резонно замечает, что все перечисленные в рассказе почести219 были немыслимы во времена Сципиона, и под Сципионом Африканским, в данном случае, нужно иметь в виду Цезаря. Появление самого памфлета Эд. Мейер относит — в отличие от Моммзена220 — к 44 г., т. е. считает, что он стал известен не ранее, чем Цезарь был объявлен dictator perpetuus. Все вышеизложенное поясняет, на наш взгляд, с достаточной очевидностью то парадоксальное положение, в котором Цезарь оказался, вернувшись в Рим с испанской войны. После триумфа армия, конечно, была распущена. Вследствие этого Цезарь лишился единственной по тому времени организованной в политическом отношении и сплоченной силы, единственной своей надежной опоры. Что касается новых фракций господствующего класса, т. е. руководящих кругов муниципиев, богатых отпущенников, посаженных на землю ветеранов, то хоть Цезарь и являлся выразителем их интересов, но в это время они только (и в частности, благодаря Цезарю) еще «набирали силу» и не могли служить достаточно прочной опорой, как, впрочем, и сам Цезарь не мог еще стать достаточно решительным и последовательным проводником их классовых интересов. Предпринятая им lectio senatus, при которой в состав сената были включены и солдаты и отпущенники, а число сенаторов было доведено до 900221, конечно, была мало удовлетворительным (и даже жалким) паллиативом, если иметь в виду весьма сложный вопрос о социальной опоре. Именно поэтому Цезарю приходилось лавировать между этими homines novi и представителями староримских родов, заигрывая с последними и всячески привлекая их к себе, в особенности после окончания гражданской войны. Неизменной основой экономической и политической силы этих «староримлян» оставалось крупное землевладение, которое лишь впоследствии было подорвано экспро- приациями вторых триумвиров. «Демократические» слои населения, как мы могли в том неоднократно удостовериться222, еще после битвы при Тапсе на- 219 За исключением сообщения об imago sua triumphali ornatu; см. Ed. Meyer. Op. cit., S. 531, Anm. 5. 220 Ibid., S. 532, Anm. 2. 221 См. выше, стр. 231, 233—234; 256. 222 См. стр. 234—235, 243. 260 чали отходить от Цезаря, да они в силу ряда упоминавшихся выше причин223 и не могли представлять собою в то время сколько-нибудь серьезную политическую опору. Более того, как мы только что видели224, оппозиция режиму Цезаря, переросшая затем в заговор, в значительной мере питалась именно этими «демократическими» кругами. И, наконец, монархические «замашки» Цезаря, то ли существовавшие на самом деле, то ли всего лишь приписывавшиеся ему общей молвой — в данном случае это безразлично — оттолкнули от него не только бывших противников и «республиканцев », которые одно время рассчитывали на возможность примирения и альянса, но даже личных приверженцев. Таким образом и создалась парадоксальная ситуация: всесильный диктатор, достигший, казалось бы, вершин власти и почета, на самом деле очутился в политической изоляции, а возникший и успешно реализованный заговор был закономерным проявлением слабости установленного им режима. Как ни странно, но в огромной литературе о Цезаре до сих пор слишком редко отмечалось то обстоятельство, что заговор, осуществленный в иды марта, был далеко не первым225 и что наши сведения о готовившихся покушениях на жизнь Цезаря восходят, по крайней мере, к 46 г. Так, в упоминавшейся уже речи Цицерона за Марцелла содержится ясное указание на то, что Цезарь обратился в сенат, с «жалобой» на готовящееся против него покушение, причем намекал, что оно исходит от лиц, принадлежащих к его ближайшему окружению226. Известно также, что в 45 г. один из видных офицеров Цезаря — Гай Требоний — замышлял покушение, рассчитывая убить Цезаря при его возвращении из Испании. Он даже пытался по этому поводу вступить в контакт с Марком Антонием, который, однако, не пошел ему навстречу, но, вместе с тем, и не выдал его Цезарю 227. Примерно в это же время подобными мыслями начал тешить себя Цицерон, правда, чаще всего в плане довольно безопасных острот в частных письмах к друзьям228. Тем не менее эти его новые настроения стали широко известны, и не случайно в сентябре 44 г. Антоний причислял его к интеллектуальным вдохновителям убийства Цезаря, хотя заговорщики так и не решились доверить Цицерону свои замыслы229. 223 См. стр. 173, 197. 224 См. стр. 259. 225 См., однако, 1. Р. V. В a Is don. The Idos of March. «Historia», VII, 1958, Hf. 1, p. 82. 226 C i c , pro Marc, 21—23; cp. Suet., Iut., 75. 227 C i c , Phil., II, 34; Ρ 1 u t . Ant., 13. 228 С i c, ad Att„ 12, 45, 3. 229 Ed. Meyer. Op. cit, S. 457. 261 Последний заговор сложился в самом начале 44 г.230 В него было вовлечено более 60 человек. Интересен состав заговорщиков: кроме главарей заговора М. Юния Брута, Г. Кассия Лонгина, и таких видных помпеянцев, как, например, Кв. Лигарий231, Гн. Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила232 (и еще нескольких менее заметных фигур), все остальные участники заговора были до недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря: Л. Тиллий Цимбр, один из наиболее близких к диктатору людей233, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 г. и его кандидат на консульство в 49 г.234, Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и претор 45 г.235, братья Публий и Гай Каска 236, причем первый из них был уже избран трибуном на 43 г.237 Еще более симптоматичным явлением следует считать вступление в число заговорщиков только что упоминавшегося Гая Требония238 и, наконец, Д. Юния Брута, который был весьма близок к Цезарю именно в это время239. Цезарь, видимо, знал или догадывался о том, что его жизни угрожает опасность. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи 240, сказав, что не желает жить в постоянном страхе241, тем не менее, когда его предостерегали относительно Антония и Долабеллы, он отвечал, что не боится людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, ему внушают более серьезное опасение люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь явно намекал на Брута и Кассия 242. Тем временем подготовка к новой, т. е. парфянской, войне шла полным ходом. Прежде всего предусматривалось упорядочение текущих дел на время похода. Видимо, в конце февраля состоялись комиции, на которых были избраны консулы на 43 и 42 гг.; что касается преторов и других должностных лиц, то они были определены лишь на текущий год243. В основном, закончились и чисто военные приготовления: в Иллирии, Ахайе и Македонии, в общей сложности, было уже сосредоточено 16 легионов пехоты и 10 тыс. всадников244. Цезарь намечал 230 Ρ 1 u t., Brut., 10. 231 P l u l , Brut., 11—12; App., b. c, 2, 113; Dio С a s s„ 44, 14. 232 C i c , Phil, II, 11, 27. 233 Ibidem. 234 C i c , ad fam„ 6, 18, 3. 235 Dio С a ss., 43, 47; ср. C i c , ad fam., 6, 15. 236 C i c , Phil, II, 11, 27. 237 С i c, Phil., XIII, 15, 31; D i о С a s s ., 4, 52. 238 См. стр. 261. 239 App., b. с, 2, 146; Ρ 1 u t., Ant., 11; Suet., Iul, 83. 240 D i о С a s s., 44, 7; Ρ 1 u t, Caes., 57. 241 P l u t . , Caes., 57. 242 P l u t . , Caes., 62; Brut,, 8; Anton., 11. 243 Dio Cass., 4Э, 51. 244 App., b. с, HO; cp. C i c , ad fam., 7, 30, 3. 262 свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию)245, а 15 марта предполагалось заседание сената, во время которого, как ожидали, квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул 65 г.) должен был, основываясь на предсказании, найденном в «Сивиллиных книгах», относительно того, что парфян может победить лишь царь, провести в сенате решение о награждении Цезаря соответствующим титулом246. Плутарх и Аппиан сообщают про несколько смягченный вариант этого проекта решения сената: титул царя присваивался Цезарю, так сказать, по отношению к провинциям и союзным государствам, по отношению же к Риму (и Италии) Цезарь оставался по-прежнему императором и диктатором 247. Заседание сената 15 марта и было избрано заговорщиками в качестве дня и места приведения их планов в исполнение, дабы не голосовать за проект Л. Котты248. Убийство Цезаря и предшествовавшие ему чудесные предзнаменования весьма драматично описаны рядом древних авторов249. По иронии судьбы труп заколотого кинжалами заговорщиков диктатора остался лежать у подножия восстановленной им на этом месте статуи его давнего противника — Помпея. Сенаторы в страхе разбежались. Только через некоторое время появилось трое молодых рабов; они положили Цезаря на носилки, с которых свешивалась его рука, и отнесли тело домой. Об этом рассказывает Светоний250. И, может быть, из всех подробностей, сообщаемых нам об убийстве Цезаря, данная деталь наиболее драматична — эта бессильно свесившаяся с носилок рука, которая еще несколько минут тому назад управляла миром и мановение которой отзывалось во всех, даже самых отдаленных, уголках orbis terrarum. 245 App., b. с, 2, 111; 114. 246 C i c , de div., 2, 54, 110; Dio C a s s , 44, 15; Suet., Iul.. 79. 247 App., b. c, 2, 110; Ρ 1 u t., Caes., 64. 248 Suet.. Iul., 80. 249 Dio Cass., 44, 15; 17; 19; Ρ 1 u i, Caes., 62; 63; 66; Brut., 8; 12; 15; 17; App., b c, 115; 116; 122; Suet., Iul., 75; 80; 82; 86; Nie. Dam., Vita Caes., 23; 25; 26 etc. 250 Suet., Iul.. 82.
