С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Введение: Полис — империя.
Предлагаемая работа трактует, в основном, проблемы социальной и политической исто¬ рии последних лет существования Римской республик»; проблем экономического характера автор касается лишь в той мере, ка¬ кая, с его точки зрения, необходима для понимания явлений общественной жизни. В работе, посвященной гибели республики, нельзя не го¬ ворить о рождении империи. Сознавая и учитывая это обстоя¬ тельство, автор тем не менее стремится исходить не столько из своих (или установившихся в научной литературе) пред¬ ставлений о Римской империи, сколько из данных анализа различных симптомов кризиса и разложения самой республи¬ ки. Такой путь, на взгляд автора, предоставляет более благо¬ приятные возможности для того, чтобы избежать столь частого (хотя иногда и невольного) налета телеологизма. Однако и в этом случае — в особенности при постановке .некоторых об¬ щих .проблем — приходится отправляться от «конечного факта» и искать его объяснения «во всей совокупности условий предше» ствующей поры»1. Так мы вынуждены поступить в данном вве¬ дении при рассмотрении двух проблем, подробный историче¬ ский анализ которых не может быть включен в хронологи¬ ческие рамки исследуемого нами периода. Это — проблема полиса и проблема социальной революции (применительно к условиям римского общества). Без освещения этих проблем не могут быть выяснены полностью причины падения респуб¬ лики, а следовательно, и становления империи. Кстати сказать, понятие «Римская империя» издавна высту¬ пает перед нами в двух значениях. Первое из них — более рас¬ пространенное, но и более «узкое» — употребляется в историче¬ ской литературе чуть ли не со времен аббата Тиллемона, т. е. с конца XVII в. (если не раньше). В соответствии с привыч¬ ньми и глубоко укоренившимися представлениями Римская 1 Р. Виппер. Очерки истории Римской империи. Берлин, 1923, стр. 1. 3 империя «начинается» с момента установления императорской власти абсолютистского типа (и сопутствующей этому явле¬ нию деградации республиканских учреждений). У сторонников подобной точки зрения основной тезис всегда остается без изменения, известны лишь варианты хронологического и формально- юридического порядка: начинать ли «эпоху империи» со времени правления Августа или диктатуры Цезаря (или даже— с диктатуры Суллы), считать ли с государственно- правовой точки зрения принципат Августа монархией или «диархией » 2. Второе —более «широкое» — значение понятия империи с начала века начинает все чаще и чаще встречаться в литературе. Мы имеем в виду прежде всего известный труд Р. Ю. Виппера «Очерки истории Римской империи». С точки зрения названного автора, Римская империя начинает складываться одновременно с развитием римской «империалистической » политики и превращением Рима в средиземноморскую державу. С этого времени уже можно и следует говорить о «Римской империи». Примерно так же подходят к вопросу о становлении Римской'империи — на их взглядах мы еще остановимся подробнее — М. Ростовцев, Р. Сайм и некоторые другие авторы3. Какое же из этих двух значений интересующего нас понятия следует принять? В известном смысле (и с известными оговорками) приемлемы оба (кстати сказать, вовсе не исключающие друг друга) значения. Однако, с нашей точки зрения, совершенно неприемлема их обычная (и вкратце изложенная выше) мотивировка. Если иметь в виду первое, т. е. более «узкое» значение, то для. историка-марксиста на главное место выдвигается не во¬ прос о замене республиканского строя абсолютистским,, монаρ¬- хическим, но вопрос о переходе политической власти в руки но¬ вых социальных слоев, новых фракций господствующего, т. е. рабовладельческого, класса. Однако трансформация самого гос- 2 Монархический характер правления Августа наиболее настойчиво подчеркивал Гардтхаузен (V. G а г d t h a u s e η. Augustus und seine Zeit, I, 1—3; II, 1—3. Leipzig, 1891—1904); теорию «диархии» ввел впервые Моммзен Th. Mommsen. Römisches Staatsrecht, IL Leipzig, 1-887; он же. Abriss s römischen Staatsrechts, Leipzig, 1893). Что же касается представления принципате Августа как о res publica restituta, то подобную точку зрения развивал Эдуард Мейер (Ed. Meyer. Caesars Monarchie und das Prinzipat Pompeius. Stuttgart —Berlin, 1922; он же. Kleine Schriften, I. Halle, Ϊ910, Kaisei Augustus), однако довольно непоследовательно. Так, из его изложения неясно, сохраняется ли res publica restituta при преемниках Августа. Высказывалось даже мнение, что республиканский строй в Риме существовал вплоть до Коммода (Г. Φ е ρ ρ е ρ о. Величие и падение Рима, V. М., 1923). Таким образом, и здесь дело сводится лишь к хронологическим «передвижкам». „ 3 Ср., например, J. V o g t . Römische Geschichte, I. Freiburg, 1932; G. Gi¬ a n n e l l i e S. M a z z a r i n o . Trattato di storia Romana, I. Roma, 1953. подствующего класса могла быть подготовлена и могла про¬ изойти только в новых социальных и политических условиях. Созревание же этих условий — достаточно длительный процесс. Таким образом, мы подходим к более «широкому» значению понятия империи. Но и его содержание для историка-марксиста опять же не столько в римской экспансии (или римском «империализме ») и территориальном расширении римской державы, сколько в выходе Рима за рамки полиса, в замене «города-государства » новым типом социальной и политической органи¬ зации, новым типом государства. В этом смысле (но толъко в этом смысле) можноска з aть, что кризис республики равно¬ значен кризису полиca (в римских условиях). Очевидно, подобная постановка вопроса требует прежде всего определения (или, по крайней мере, определенного понимания) природы античного полиса. Попытаемся, по возможности, выполнить эту задачу, причем скорее описывая и анализируя некоторые характерные признаки, чем отыскивая какую- то единую и вместе с тем исчерпывающую дефиницию. Проблема полиса всегда занимала чрезвычайно важное место в политическом мышлении самих древних. Для них по¬ лис — единственно возможное и даже единственно мыслимое средоточие государственной жизни, гражданских прав и при¬ вилегий. Только тот, кто приобщен к полису - как правило в силу своего.,рождения - только тот и есть.полноправный гражданин, πολίτης, и как таковой только он и может прини¬ мать более или менее значительное участие в госудаρственной жизни πολιτεία. Поэтому политическое мышление греков, во всяком случае в «классический» период, никогда не выходило за рамки полиса. Любая конструкция базировалась на представлении о государстве как полисе. Даже в своем наивысшем развитии (у Платона и Аристотеля) политическая мысль древности вращается все в тех же пределах: идеальное государство Платона не что иное, как полис, к тому же — и это явление отнюдь не случайное — спартанского образца. Как же сами древние понимали и определяли сущность полиса? П ервоначально словом πόλις, очевидно, обозначалось укрепленное место, цитадель (=oppidum). Так, акрополь в Афинах, по свидетельству Фукидида, довольно долгое время назывался полисом4. Столь же «узкое» толкование термина можно встретить и у лексикографов5. Однако, если иметь в виду понятие πόλις в государствоведческих теориях древних, 4 Thuc, 2, 15, 6. 5 Ammon., s. ν. άστο;ср. Etym. magn. и, в особенности, Etym. gud., s. v. πόλις. fr то это понятие всегда выступает как несравненно более сложная категория. Прежде всего полис — не только (и даже не столько) территория, но люди, некая общность людей. Тот же Фукидид устами Никия говорит, что полис это — люди, а вовсе не сами по себе стены города или корабли6. Более того, полис — это не только некая общность людей (граждан). В понятие «полис» древние включали еще ту сумму материальных (и духовных) ценностей, которые эту общность создают. Так, Платон считал, что возникновение полиса как такового обусловлено необходимостью удовлетворения потребности в. .пропитании, жилище и одежде, потребности, которую человек в состоянии удовлетворить не единолично, но лишь в сообществе с другими людыми7. Аристотель к необходимым условиям существования полиса относил пропитание, и владение землей.8. Интереснейшее определение полиса дано в Псевдоаристотелевской "Экономике": полис есть совокупность жилищ, территории, и м у щ е с т в , способная сама обёспечить свое благополучие9. И, наконец, развернутое определение — как подчеркивающее общность людей, так и перечисляющее те ценности, которые эту общность создают, мы встречаем у ЦицеМного есть степеней общности людей, говорит Цицерон в De officiis, например, людей объединяет общность языка и происхождения, но еще более тесной связью следует считать принадлежность людей к одной и той же гражданской общине, к civitas (=πόλις). Ибо очень многое является здесь общим достоянием граждан: форум, святилища, портики, улицы, законы, црава, суды, голосование, кроме того, обычаи и дружеские связи, а также всякие взаимные дела и расчеты10. Все это создает ту общность, которая наиболее близка и дорога каждому (omnium societatum nulla est gravior, nulla carior), которая есть те что иное, как государство, родина и которая одна только вмещает в себя все общие привязанности (sed omnes omnium caritates patria una complexa est) 11. В другом месте Цицерон говорит, что государства и общины (res publicae civitatesque) основаны главным образом для того, чтобы каждый оставался владельцем того, что ему принадлежит (ut sua tenerentur). Если общежитие людей было 6 T h u c , 7, 77, 7: άνδρεςγάρ πόλις και οΰ τβίχγ] ούδε νήβς ανδρών κβναί. 7 P l a t o . Resp., II, 369, В—С. 8 Ar ist., Pol., VII, 7, 1, 1328 а 17. 9 {Ar ist.], Oec, 1, 1, 2: πόλις μεν olv οικιών πλήθος έστι και χώρας και κτημάτων αΰταρκβς προς τό β5 ζην. Кстати, дальше в тексте вместо слова πλήθος употребляется еще более выразительный термин ή κοινωνία. 10 С i c , de off., 1, 17, 53. 11 Ibid., I, 17, 57. б пень демократизации каждого конкретно взятого полиса — как это и подтверждается широко известными примерами — может быть совершенно различной. В чем же принципиальное значение народного собрания как основного элемента полисной демократии? Народное собрание античного полиса являлось отражением в сфере общественной жизни господства той экономической категории, которая и была материальной базой полиса и которую мы, говоря словами Маркса, определяли как коллективную (совместную) частную собственность. Это означает, что народное собрание осуществляло право каждого собственника — члена гражданского коллектива — управлять своею собственностью и охранять ее, причем осуществление данного права — и в этом весь смысл деятельности народных собраний — происходило совместно, в коллективе. Народное собрание—орган коллективного волеизъявления корпорации собственников. Что же касается связей и соотношения народного собрания как такового с другими обязательными элементами полисного устройства—советом и магистратами, то, как правило, совет существовал наряду с народным собранием и был органом, вообще говоря,; самостоятельным и независимым. Во многих греческих полисах члены совета облекались пожизненными полномочиями. Так, в Массилии существовал совет, состоящий из 600 пожизненных членов (τιμοδΧοί), причем комиссия из 15 членов совета решала все текущие дела31. В Коринфе геру- сия состояла из 80 человек32. Подобного же рода совет имелся и в Аргосе33. Спартанская и критская герусии состояли из пожизненных членов, как и афинский ареопаг34. Кстати сказать, в Афинах, даже в период наивысшего расцвета демократии, когда выборный совет (βουλή) оттеснил на задний план ареопаг, роль этого нового совета — хотя он, несомненно, з большей степени зависел от экклесии, чем советы несменяемые,— все же была настолько велика, что постановления народного собрания облекались, как известно, в формулу: εδοε τή βουλή και τω δήμω. Подобная формула свидетельствует о разделении в какой-то степени верховной власти (во всяком случае, в принципе) между народным собранием и советом. Мы уже не говорим о выдающейся роли римского.... сенату, состав которого не был выборным и комплектовался без всякого участия комиций. Формула же senatus populusque Ro. manus резко подчеркивает «диархический аспект» воззрений самих римлян на характер верховной власти в государстве35. 31 S t r a b . , 4, 179. 32 Diod., 16, 65. 33 Τ h u c, 5, 47. 34 A r i s t . , Ά . πολ., 3, 6. 35 Li v., 10, 7; 21, 40—41. И Об этом с достаточной убедительностью свидетельствует хотя бы «политический идеал» Саллюстия, пропагандируемый им от ранних «Писем к Цезарю» и вплоть до его последнего произведения — до «Историй» Зб. Роль магистратов в подавляющем большинстве греческих полисов (быть может, за исключением эфората в Спарте) была второстепенной 37. Это нашло свое отражение и в государство- ведческой теории древних. Так, Аристотель, находя в каждом государственном устройстве три фактора (μόρια), от различного соотношения которых зависит и самое различие государственных форм 38, безусловно выдвигает на первое место коллегиальную «законосовещательную» власть (το βοολεοόμενον), которая является истинной носительницей государственности (κύριος της πολιτείας), и только во вторую очередь говорит о значении магистратур (to περί τάς αρχάς)39. Из его определения компетенции магистратов с полной очевидностью вытекает их «функциональное» и ограниченное значение40. Конечно, если иметь ъ виду не греческие полисы, но Рим, где характер власти высших магистратов определялся наличием империя, то здесь положение и роль магистратов были совершенно особыми41. И, наконец, последней общей (и необходимой) «гарантией» права собственности следует считать полисную военную организацию. Не рассматривая эту организацию во всех деталях, укажем лишь на ее принцип:иальную связь с народным собранием, а также с избирательными правами. B основе этой связи всегда лежала земельная собственность, причем в зависимости от величины земельного участка дифференцировалась и доля того или иного члена гражданской общины в совместном распоряжении собственностью (политические права) и степень участия в совместной ее защите (военные обязательства и привилегии). Этот принцип был осуществлен не только в Солоновой конституции Афин или в центуриатном устройстве· Рима, что известно достаточно широко, но он — с определенными особенностями и своеобразными чертами — лежал в основе полисного устройства целого ряда греческих государств- (например, Мантинеи 42 и т. п.). Таковы наиболее характерные черты полисного устройства. Конечно, они не исчерпываются вышерассмогренными четырьмя 36 См. ниже, стр. 101. 37 Конечно, в олигархических полисах магистраты на деле могли иметь достаточно обширные полномочия (например, космы в критских городах), но в принципе их роль и функции все же были служебными. 38 A r i s t , Pol., IV, 11 —13, 1298а—1301а. 39 Ibidem. В качестве третьего фактора Аристотелем выдвигаются органы судебной власти. Ср. ibid., VI, 1, 8, 1317b. 40 См. Л. С. У т ч е н к о . Идейно-политическая борьба..., стр. 23. 41 Там же, стр. 24—26. 42 A r i s t . , Pol., VI, 2, 2—3, 1318 b 21; ср. Ρ 1 a t о. Legg., 744 b. 12 «гарантиями», но если говорить и других типичных чертах, то следует иметь в виду, что они носят уже более специальный характер и поэтому свойственны далеко не каждому полису. Определяющее значение, очевидно, принадлежит здесь тому обстоятельству, в каких конкретных формах проступает в данном полисе его материальная основа, т. е. преобладают ли моменты коллективной или частной собственности (на землю). Если подходить к вопросу именно с этой точки зрения, то следует считать, что идеальнее всего право собственности гарантировалось в Спарте, где, как известно, земля и илоты были просто распределены между членами «общины равных» без права отчуждения43. Недаром лакедемонское государственное устройство наиболее соответствовало идеалам Платона, а По- либий, говоря о том, что законы Ликурга (превосходно обеспечивали единодушие граждан, охрану Лаконики и прочность свободы, .прежде всего отмечал такой момент Ликургова устройства, как равенство земельных участков44. В тех же полисах, где проблема собственности не решалась столь прямолинейно, где преобладали моменты частного владения (Афины, республиканский Рим), но все же право собственности неуклонно обусловливалось принадлежностью к гражданской общине, там необходимо было создание специальных, дополнительных «гарантий», как, например, запрещение эндогенного рабства 45, замена родовых фил делением населения по территориальному признаку46 и т. п. В связи с этим конституирование гражданской общины в Афинах и Риме шло, согласно традиции, во многом сходным путем, т. е. путем установления подобных «дополнительных гарантий». И, наконец, еще один момент, который имел, до известной степени, теоретическое значение. Это — вопрос о размерах территории и численности населения полиса. Теоретически, считалось, что и площадь и население полиса должны быть невелики 47. Широко известно указание Платона относительно 5040 земельных участков48. Аристотель в «Политике», обстоятельно разбирая этот же вопрос, приходит к выводу, что как население, так и территория государства, во всяком случае, должны быть «легко обозримы» 49. Конечно, и на деле подавляющее большинство греческих полисов было совсем невелико как по своей территории, так 43 P l u t . , Lyv, 8; 16; Agis, 5; 8; cp. [ H e r a c l i d e s Ρ ο π t i с u s], II, 7 (FHG, II, 211). 44 P o l y b . , 6, 48, 3. 45 A r i s t . , Άν. πολ., 6, 1; P l u t . , Solon., 15; cp. Li v., 8, 28 « A r i s t., Άν·. πολ., 21, 2; Pol., VI, 2, 11, 1319 b 32; Η e г., 5, 66; 69; ср. Li v., 1, 43; Dion., 4, 14. 47 P l a t o . Legg., 742 d. 48 Ibid., 737 e; 745 с 49 A r i s t , Pol., VII, 5, 2, 1326 b 18. 13 и по населению. Вот несколько примеров. В Фокиде на территории в 1650 кв. км умещалось 22 полиса, на о-ве Эвбее территорию в 3770 кв. км занимало 6 полисов, территория Аргоса равнялась 1400 кз. км, территория Аттики — около 2550 кв. км50. Но теоретические соображения о количестве населения и тер-, ритории, как и сугубо теоретический тезис автаркии, т. е. экономически самодовлеющего полиса, никогда не были реальным препятствием для экстенсивного развития полисов. С другой стороны, полис, значительно расширивший в результате своей экспансионистской политики территорию, возглавивший в той или иной форме крупную державу, либо сравнительно недолго сохранял подобное положение, как то доказывает двукратный распад афинской архе, либо превращался из полиса в какое-то иное государственное образование, как это подтверждается примером самого Рима. Таковы «гарантии» 'права собственности, определяющие наиболее характерные черты античного полиса. Нам представляется, что перечисление этих «гарантий» и попытка понять их внутреннее содержание может скорее приблизить нас к пониманию истинной природы античного полиса, чем поиски каких-то «счерпывающих и точных дефиниций. Теперь 'нам, очевидно, следует вернуться к Риму. Республиканский Рим до определенной ступени своего развития был типичным полисом. Поэтому мы имеем право рассматривать вопрос о кризисе республики в плане развития или, вернее, разложения тех характерных элементов полисной организации» которые были перечислены выше. Каково же направление этого процесса? Прежде всего проблема земельной собственности в ее специфической форме, вскрытой К. Марксом, т. е. в форме античной собственности. Применительно к Риму Маркс писал: «Собственность— это собственность квиритская, римская; частный земельный собственник является таковым только как римлянин,, но как римлянин он обязательно — частный земельный собственник » 51. И, действительно, категория квиритской собственности в Риме —dominium ex iure Quiritium— в силу своей специфики может считаться наиболее близким и вместе с тем наиболее ярким и полным выражением материальной основы Рима-полиса. На проблеме ius Quiritium мы остановимся в своем месте 52; сейчас же следует подчеркнуть лишь факт разложения античной собственности в Риме. В предлагаемой работе будет еде- 50 См. К. М. К о л о б о в а . Возникновение и развитие рабовладельчески; полисов Греции. Л., 1956, стр. 43—44. 51 К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производи ву, стр. -11. 52 См. стр. 110—112. 14 политическом отношении группировкой, к тому же, пострадав от проскрипций больше, чем все другие слои римского общества, они в этот период были поглощены сугубо меркантильными интересами и активного участия в политической борьбе не принимали. Впрочем, рядом со старым всадничеством, с детьми сенаторов, с выходцами из муниципиев уже поднималась новая группа служилого всадничества, которой предстояло в дальнейшем играть заметную роль58. Таким образом, сенаторское и всадническое сословия (в их «классическом выражении») представляли собой сходившие со сцены фракции господствующего класса. Выступают новые социальные группировки, которые все в большей и большей степени претендуют на ведущее положение в сфере политической жизни и борьбы. Это — представители муниципальной, а затем и провинциальной знати, богатые вольноотпущенники, армейские ветераны из числа командного состава. Следует отметить, что это именно те слои общества, которые, как мы постараемся показать в своем месте, были в наименьшей степени связаны с полисной (античной) формой собственности и с полисными традициями Рима. Господствующий класс в значительной степени разбавляется этими homines novi. Наблюдается любопытное явление: процесс обоюдных уступок и приспособлений. Всем этим «провинциалам», homines novi, импонирует возможность влиться в ряды «староримской знати»; представителям же прежних привилегированных сословий поневоле приходится несколько потесниться и приспособиться к новой обстановке. Господствующий класс фактически трансформируется, и политическая власть переходит в руки уже этого, изменившего свою социально-политическую физиономию, «трансформированного» класса. В этой связи возникает вопрос о характере самого перехода от республики к империи. Можно ли считать подобный переход— как это утверждает ряд. исследователей — революционным? Если же это так, если это 'революция, то каков ее тип? Может ли она считаться революцией социальной? Остановимся прежде всего на точках зрения, существующих в современной историографии. Наш краткий обзор, очевидно, следует начать с историка, чьи взгляды оказали наиболее заметное влияние на буржуазную историографию последних десятилетий,— с М. И. Ростовцева. Его концепция становления Римской империи, в общих чер- тах, выглядит следующим, образом. Во II в. до и. э. Рим, в результате развития экономики и изменившихся условий жизни, перестает быть крестьянским государством, руководимым земельной аристократией. Происходят чрезвычайно важные Н. А. Машки н. Принципат Августа. М.— Л., 1949, стр. 447—449. 17 социальные сдвиги. В масштабе всей Италии возникает теперь не просто влиятельное сословие купцов, но крупная городская буржуазия. Это явление тесно связано с общей урбанизацией Италии во II в. до н. э.59 Состоятельная городская буржуазия не принимает вначале активного участия в политической жизни. Она достаточно занята решением ряда хозяйственных и финансовых проблем. Помимо этого ее вполне устраивает политика староримской аристократии, политика сената, в особенности по отношению к провинциям. Но растущее богатство двух высших сословий римского общества и привлечение крупных капиталов в сельскохозяйственное производство (виноградники и оливковые плантации) приводят к вздуванию цен на землю, к разорению крестьянства, чему, безусловно, содействуют и бесконечные войны. Эти процессы имеют своим результатом острый кризис в Италии. Традиционное правление римской аристократии, опиравшейся на крестьянское войско, вырождается ныне в олигархию знатных и богатых фамилий, а военная мощь Рима начинает заметно идти на убыль60. : Таковы общие соображения М. Ростовцева о причинах кризиса. С этих позиций он оценивает движение Гракхов, Союзническую войну (в довольно традиционных тонах), реформу Мария, которая приводит к решааюш,ему с его точки зрения, результату —к созданию армии из пролетариев и разоряющихся крестьян. Эта последняя, полагает он, превращается ныне в более действительного представителя массы римских граждан, нежели народное собрание, и, вместе с тем, в более приспособленное оружие для достижения целей честолюбивых политиков. Задачей же тех, кто стремится использовать это орудие, становится, в первую очередь, изменение структуры города-государства, приспособление ее к нуждам мировой державы61. Первым, кто осознал, считает Ростовцев, изменившуюся ситуацию и использовал новый фактор (т. е. армию) в политической жизни Рима, был Л. Корнелий Сулла. Его политическое кредо, которое превращало его в ярого врага программы Гракхов, заключалось в том, чтобы приспособить к нуждам государства власть сенаторского меньшинства. Возобновившаяся после его смерти гражданская война была лишь борьбой за власть, за первое место в государстве—боровшиеся стороны не имели особой политической программы, не стремились к радикальным реформам. Гражданская война благодаря этому все более превращалась в состязание хорошо организованных и тренированных армий под руководством честолюбивых политиков. Вот по- 59 М. R o s t o v z e f f . Gesellschaft und Wirtschaft im römischen Kaiserreich, I. Leipzig, 1929, S. 19. 60 Ibid., S. 19—21. 61 Ibid., S. 21—23. 18 чему следующий акт трагедии гражданской войны— борьба между Цезарем и Помпеем — представляется Ростовцеву столь запутанным и неясным в своих основных моментах. Цезарь выиграл войну, ибо был лучшим организатором и военным гением. Он, несомненно, имел широкую программу реформ, но не успел ее осуществить, а мы не можем ее реконструировать. Борьба после смерти Цезаря, продолжает Ростовцев, снова носила хаотический характер. Ветераны Цезаря, безусловно, поддерживали Антония и Октавиана. Некоторые энтузиасты, главным образом из числа интеллигентов, бывшие ярыми противниками тирании Цезаря, стали на сторону Брута и Кассия. Основная масса принимала участие в борьбе, будучи к этому вынужденной, веря в обещанные земли и награды, надеясь на восстановление мира и спокойствия. Но в ходе борьбы, приведшей к соперничеству между Октавианом и Антонием, ситуация существенно изменилась. Постепенно Октавиан в глазах представителей высших сословий Рима, а также общеиталийской муниципальной буржуазии начинает олицетворять собою идею борьбы против восточного варварства и рабства за свободу и самое существование римского государства. Вот почему, с точки зрения Ростовцева, битва при Акции была первой битвой в гражданских войнах, которую выиграл не вооруженный пролетариат, боровшийся за свои интересы, но вся масса италийских граждан, а Октавиан выступал в этой битве не только как революционный вождь, стремившийся к личной власти, но и как борец за прошлое и будущее Рима. Он боролся против грозного призрака восточной монархии62. Таковы взгляды М. И. Ростовцева. В их свете переход от республики к империи предстает в виде своеобразно понимаемой революции, основной движущей силой которой была новая римская армия — вооруженный пролетариат. Революционный характер этой армии автор подчеркивает неоднократно63; ее вожди — Марий, Цезарь, Антоний и Октавиан выступают как вожди революционного движения64. Недаром в одной из своих более ранних работ Ростовцев признавался, что его концепция становления империи, продуманная им «до конца», навеяна пережитыми событиями65, т. е. событиями Великой Октябрьской революции, к которой он, как известно, отнесся крайне враждебно. Таким образом, автор сам не скрывает модернизаторского характера своей концепции. Кроме того, он широко пользуется такими понятиями, как буржуазия (муниципальная)66, 62 Ibid., S. 24—26. 63 Ibid, S. 29. 64 Ibid., S. 30. 65 Μ. И. Р о с т о в ц е в . Рождение Римской империи. Пг, 1918, стр. V, (Предисловие). ' 66 М. R о s t о v z е f f . Gesellschaft.., S. 19, 22, 26, 28, 30 32. 2* 19 капитализм 67 и т. п., т. е. терминами и понятиями, типичными для всех модернизаторов античности. Не менее определенно и последовательно понимание перехода от Римской республики к империи как некой революции проводится в известной работе Р. Сайма, которая, кстати говоря, так и называется — "Римская~революция". В первой же главе, посвященной характеристике римской олигархии, автор подчеркивает ту мысль, что политическая жизнь в Риме определялась не борьбой партий 'или программ современного парламентского типа, не мнимой оппозицией и противоречиями между сенатом и народом, optimates и populares, nobiles и novi · homines, но спором за власть, богатство, славу. Соперничество развивалось в среде самого нобилитета; знатные фамилии определяли историю республики, давая свои имена эпохам. Так, например, были век Сципионов, век Метеллов68. Политические партии, подчеркивает Сайм, основывались на родстве, дружбе (amicitia), клиентских связях. Эти специфические черты определяли, в известной степени, характер римской олигархии. Последняя была отнюдь не фикцией политической теории, но реальным явлением. В любой период истории республики около 20—30 человек, выходцев из господствующих фамилий, держали в своих руках монополию на власть и господство. Знатные фамилии то возвышались, то сходили на нет, по мере распространения римского влияния на Италию круг семей, из числа которых нобилитет рекрутировался и обновлялся, становился шире. Но хотя состав правящей олигархии постепенно трансформировался вместе с трансформацией самого римского государства, однако приемы и методы динамической политики менялись весьма незначительно69. В этой связи Сайм дает краткий обзор смены знатных фамилий, игравщих"ведущую роль в определенные периоды римской истории. Тут называются Валерии и Фабии, Корнелии и Эмилии, Клавдии и Ливии и, наконец, Цецилии Метеллы—сердцевина и опора сулланской «партии». Однако именно после диктатуры Суллы начинается кризис правящей аристократии70. Затем автор обращается к рассмотрению периода возвышения Помпея, от которого он переходит к Цезарю. Пожалуй, наиболее интересны соображения, высказываемые Саймом о диктатуре Цезаря и о характере его власти. Во-первых, он считает Цезаря не «революционером», Но на основании его «дел и поступков» скорее «реалистом и оппортунистом», который был «более консервативен и в большей степени римлянин, чем обычно считают». Во-вторых, Сайм не видит необходимости допу- 87 М. R o s t o v z e f f . Gesellschaft..., S. 32. 68 R. Syme. Roman Revolution. Oxf., 1939, p. 11—12. 69 Ibid., p. 12—18. 70 Ibid., p. 18—24. 20 скать, что Цезарь хотел основать «эллинистическую монархию». Он понимал, конечно, что правление nobiles с тех пор, как все италики могли принимать участие в голосовании, становилось в мировой державе анахронизмом, так же как и господство римского плебса. Однако и в этих условиях Цезарь вполне мог удовлетвориться диктатурой как таковой; его автократическая позиция была вынужденной71. Но, подчеркивает автор, «государственный деятель без партии— ничто». Поэтому Сайм переходит к рассмотрению вопроса о «партии» Цезаря. Он подчеркивает ее довольно разношерстный характер, говорит о личных и фамильных связях, перечисляет ряд имен сенаторов, нобилей, всадников, банкиров, примкнувших по тем или иным соображениям к Цезарю. Общий вывод автора о составе цезарианской партии таков: это — сенаторы, всадники и центурионы, деловые люди (business men, bankers) и провинциалы, наконец, цари и династы. Последнее не должно удивлять: судьба Рима и Италии ныне была тесно связана с провинциями, в значительной мере даже зависела от них72. Гражданскую войну после убийства Цезаря, борьбу между Октавианом и Антонием Сайм рассматривает как дальнейшее углубление революции. «Наследник Цезаря» — так даже названа специальная глава — квалифицируется автором как революционный вождь73, а передел земель италийских городов как социальный переворот74. Однако в ходе дальнейшей борьбы Октавиан из dux partium превращается в prinсeps civitatis 75. На последнем этапе гражданской войны Октавиану удается создать единый фронт против своего соперника и он уже выступает как вождь tota Italia. После победы при Акции термин вождь (dux), поскольку он имел некий «военно-политический » оттенок, заменяется республиканским «титулом» прин- цепса 76. Оценивая характер и объем власти Августа как прин- цепса, .Сайм категорически возражает против попыток определить юридические основания этой власти. Из всех привилегий и полномочий првнцепса он выдвигает на первый план aüctoritas. И хотя он в одном месте утверждает, что принципат, по существу, не поддается определению77, свое общее рассуждение о принцепсе он заканчивает следующим пассажем: «Вот каковы были полномочия Августа как консула и проконсула — открытые, публичные и общепризнанные. За ними стояли 71 Ibid., р. 52—59. 72 Ibid., р. 63—76. 73 Ibid., р. 113, 121, 122. 74 Ibid., р. 207. 75 Ibid., р. 288. 76 Ibid., р. 311—312. 77 Ibid., р. 323. 21
