Книги по истории древнего Рима » С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Введение: Полис — империя.(продолжение)
11:54
С.Л.Утченко - Кризис и падение Римской республики - Введение: Полис — империя.(продолжение)
всеподавляющий престиж его auctoritas и огромные возможности личного господства над мировой державой»78. Такова, в общих чертах, концепция «римской революции» Р. Сайма. Как было в свое время замечено79, Сайм еще более широко, чем Ростовцев, пользуется терминами «революция», «революционный» и т. л. По существу, весь отрезок римской истории с 60 г. до н. э. по 14 г. н.э. рассматривается им как эпоха революции. Сайм значительно меньше, нежели Ростовцев, уделяет внимание чисто экономическим проблемам, его интересует главным образом социальная и политическая история. На отдельных принципиальных положениях в работах как Р. Сайма, так и М. Ростовцева мы будем еще останавливаться по мере надобности, теперь же следует отметить, что обе рассмотренные работы оказали в свое время — и продолжают оказывать поныне — большое влияние на всю буржуазную историографию. Не только ряд основных выводов и положений, «о и общее понимание перехода от республики к империи, как некоей революции, революционного переворота, принимается большинством современных исследователей на Западе без каких-либо существенных возражений80. Таким образом, концепция Ростовцева - Сайма (ибо между взглядами этих двух историков нет принципиальных противоречий), концепция римской революции I в. до н. э., до сих пор остается весьма распространенной, если не господствующей, среди буржуазных историков, занимающихся историей переходного (к империи) периода. Из советских историков наиболее решительно выступил против этой точки зрения Н. А. Машкин. В своей известной и уже упоминавшейся монографии он справедливо критикует буржуазных историков за то, что во всех их построениях самое понятие «революция» остается без определения. Поэтому всякий переворот, независимо от его целей, его движущих сил, квалифицируется ими как революция. Такое понимание революции является механистическим и, по существу, даже реакционным81. С этой критикой нельзя не согласиться, но, к сожалению, сам Н. А. Машкин также не дает четкого определения понятия «революции». Указывая, что революцией следует считать такой переворот, который вносит в жизнь «качественные изменения» и устанавливает «новые порядки», он утверждает, что поскольку ни Октавиан, ни его союзники не ставили своей задачей установление качественно нового социального строя, то переход к империи нельзя считать революцией82. Но дело, конечно, 78 Μ. R o s t o v z e f f . Gesellschaft..., p. 330. 73 Η. Α. Машкин. Принципат Августа, стр. 292—293. во Частные замечания или «уточнения», вроде тех, что высказаны в рецензии Момильяно (JRS, XXX, 1940, р. 75), конечно, не в счет. 81 Н. А. Машкин Принципат Августа, стр. 293—294. 82 Там же, стр. 294—296. 22 не в задачах, которые в данном случае ставились Октавианом или кем-либо из его «союзников». Это обстоятельство вообще не может служить критерием революционности движения. Таким образом, если переход от республики к империи действительно не следует считать революцией, то почему не следует — остается все же неясным и необъясненным. Поневоле рождается мысль, что исследователь выступает против оценки событий II—I вв. до н. э. как революции лишь потому, что подобная оценка »сходит от буржуазных историков. Но ведь нужен ответ по существу, обусловленный не точкой зрения (пусть отвергаемой) буржуазных ученых, но собственным пониманием проблемы социальной революции. В советской историографии существует и другая, правда, не очень последовательно и не очень четко выраженная концепция перехода к империи. Сторонники этой концепции трактуют переход от республики к империи наподобие «переворота », причем даже подчеркивают революционный характер этого переворота, хотя и не признают его революцией в полном смысле слова. Так, А. Б. Ранович пишет: «Возникновение империи было общественным переворотом»83, а несколько ниже, повторяя утверждение о перевороте, он намекает и на революционный характер данного переворота: «Республиканские идеи, учреждения, методы управления, формы гражданственпости не были начисто отметены новой императорской властью. Ведь даже коренная революция многое сохраняет от прежнего режима. Империя многое унаследовала от республики»84. О революционном характере событий II—I вв. до н. э., которые, однако, не могут быть оценены как революция, говорит и С. И. Ковалев. Но его соображения не отличаются большой последовательностью. В своих более ранних работах он развязал концепцию двух фаз или двух этапов «революции рабов». Первым этапом этой революции следует считать гражданские войны конца республики, но на этом этапе революция была разбита и началась реакция, завершившаяся установлением империи85. Однако С. И. Ковалев пересмотрел свою собственную оценку гражданских войн и пришел к выводу, что «гражданские войны II—I вв. не были социальной революцией. Они являлись очень сложным революционным движением, направленным против всей системы социально-политических отношений той эпохи. Это были восстания рабов против господ, восстания провинциалов против римских угнетателей, это была борьба за землю деревенской бедноты, борьба италиков за 83 А. Р а н о в и ч . Восточные провинции Римской империи в I—III вв. М — Л„ 1949, стр. 7. 84 Там же, стр. 9. 85 С. И. К о в а л е в . Две проблемы римской истории. «Вестник ЛГУ», 1947, № 4, стр. 92. 2 права гражданства, борьба римской демократии, городской и сельской, против олигархии нобилей. Это было мощное, сложное и длительное революционное движение, но оно не могло перерасти в революцию... Оно было подавлено и, в конечном счете, привело только к созданию военной диктатуры, к новой политической системе, известной под именем „империи"» 86. Таким образом, по С. И. Ковалеву, переход от республики к империи обусловлен сложным и длительным революционным движением, которое, однако, не могло перерасти и не переросло к революцию. Общее впечатление от рассуждений и выводов С. И. Ковалева таково, что он фактически рассматривает гражданские войны как революцию, но опасается применить это понятие к событиям, которые не привели к гибели рабовладельческой формации и рабовладельческого способа производства. Поэтому он и находит такую уклончивую формулировку: революционное движение, не перерастающее в революцию. Итак, по интересующему нас вопросу были высказаны, как вытекает из вышеизложенного, три точки зрения. Приверженцы одной из них — широко принятой в среде буржуазных ученых —определенно утверждают, что переход от Римской республики к империи следует понимать как революцию (М. Ростовцев, Р. Сайм). Сторонники другой точки зрения (Н. А. Машкин) столь же определенно не считают этот переход революцией. И, наконец, существует третья точка зрения (А. Б. Ранович, С. И. Ковалев), согласно которой переход к империи является переворотом, даже революционным движением, однако не перерастающим и не могущим перерасти в подлинную революцию. Какая же из этих точек зрения представляется нам наиболее приемлемой? Предопределен ли наш выбор только этими тремя точками зрения? На первый взгляд — если исходить из развиваемой нами концепции кризиса римского полиса — может показаться, что для нас ближе понимание перехода к империи как революции. Но, с другой стороны, если иметь в виду наше понимание итога развития общественных движений I в. до н. э., т. е. режима, сложившегося при Августе, как политической реакции (о чем более подробно будет сказано в заключительной части работы), то очевидно, что мы никак не можем считать гражданские войны революцией, а Цезаря или его преемника Октавиана — ее вождями. Но вместе с тем мы отнюдь не разделяем той странной и малообоснованной боязни перед словом «революция», боязни, которая на протяжении ряда лет ощущалась в нашей историографии античности. Поэтому, прежде чем изложить собственное понимание и оценку событий римской истории II—I вв. до н. э., мы считаем 85 С. И. К о в а л е в . Две проблемы..., стр. 96 24 нужным как можно более четко определить свое отношение к проблеме социальной революции. Сделать это тем более необходимо, что, как указано выше, четкое и ясное определение понятия революции отсутствует не только у буржуазных, но иногда и у советских историков. Между первой точкой зрения, которая распространена в буржуазной науке, и двумя другими, которые выдвигались советскими историками, на наш взгляд, существует принципиальное различие, но заключается оно не в том, что одни признают революцию, другие ее отрицают, а третьи говорят лить о «революционном движении». Оно заключается в принципиально различном отношении советских историков, с одной стороны, и буржуазных, с другой, к самому понятию «социальная революция ». В предисловии к «К критике политической экономии» К. Мapкc писал: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственным» отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» 87. Из этих широко известных слов К. Маркса вытекает прежде всего тот вывод, что социальная революция — это такая революция, которая приводит к гибели той или иной формации, к смене одной формации другой, к утверждению нового способа производства. Конфликт между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями не может быть преодолен в пределах данной формации.. Социальная революция — закон перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Эти выводы и положения предельно ясны и не вызывают никаких сомнений. Но они, на наш взгляд, не исчерпывают проблему социальной революции полностью. Возникает ряд вопросов, ряд дополнительных аспектов этой проблемы. Нас интересует, в частности, вопрос о широте и, если так можно выразиться, о масштабе понятия «социальная революция». К какого рода историческим событиям приложимо это понятие? К каким революционным явлениям? Могут ли социальной революцией считаться те крупные социальные движения, вторжения в область собственности, которые, несомненно, двигали развитие того или иного общества вперед88, но не приводили 87 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 13, стр. 7. 88 Из этого ясно, что мы исключаем из понятия социальной революции контрреволюционные перевороты, а также узкие заговоры, путчи, дворцовые перевороты и τ п. 25 к смене формации и способа производства? Исключать ли их по этому признаку — как то делают некоторые историки89 — из числа социальных революций? Но не обедним ли мы таким образом революциями мировую историю, не обедним ли и самое понятие социальной революции? Конечно, конфликт между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями не может быть полностью преодолен в пределах одной формации. Но разве он бывает когда-нибудь сразу, т. е. в результате единичного революционного акта, преодолен полностью? Разве невозможны частичные (предварительные или, наоборот, дополнительные) решения этого конфликта? Или, говоря другими словами, разве невозможны социальные революции в пределах одной общественно-экономической формации? Ключ к решению вопроса может быть найден в цитированных выше словах Маркса. Не случайно Маркс говорит здесь не просто о социальной революции, но об эпохе социальной революции. Следовательно, речь идет не о единичном революционном акте, но о каком-то длительном периоде революционных потрясений. Это значит, что смена формаций и утверждение нового способа производства никогда (или почти никогда) не происходят в результате однократной революции, но, как правило, в результате целой серии социальных переворотов, которые или подготовляют революцию, наносящую решающий удар, или, наоборот, продолжают, дополняют эту революцию. Ибо даже революция, наносящая смертельный удар старой формации, не может обычно уничтожить полностью все элементы старого строя, все пережитки предшествующего общества. Ряд революций, происходивших в эпоху империализма, решал задачи буржуазной революции, но одновременно и в силу того, что в этих революциях в качестве класса-гегемона выступала уже не буржуазия, а пролетариат, они были подготовкой революции социалистической. Таковы, например, революция 1905—1907 гг. и Февральская революция 1917 г. в России. Недаром Ленин писал, что «без „генеральной репетиции" 1905 года победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможна »90. Но, ка« известно, ни революция 1905 г., ни Февральская революция 1917 г. еще не знаменовали собой победу нового способа производства. Революция 1830 г. во Франции и революции 1848 г. в ряде стран Европы, происходившие в период расцвета капиталистических отношений, продолжали и дополняли дело предшествующих буржуазных революций, так как они (в особенности, революции 1848 г.) были объективно направлены на ликвидацию сохранявшихся еще препятствий на пути развития капитализма (в каждой стране эти. препятствия имели свой особый 89 См., например, С. И. К о в а л е в . История Рима. Л., 1948, стр. 337. 90 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, стр. 9—10. 26 специфический характер). Но и революция 1830 г. во Франции и европейские революции 1848 г. происходили в пределах одной формации. Крестьянскую войну XVI в. в Германии Ф. Энгельс называет «самой величественной революционной попыткой немецкого народа» и сравнивает ее с резолюцией 1848 г.91 Он говорит о крестьянской войне как о первой из трех крупных решающих битв буржуазии, первой из трех великих буржуазных революций 92. С этой оценкой солидаризуется В. И. Ленин93, Таким образом, Крестьянская война в Германии, хотя она, как и вышеупомянутые революции, не привела к смене формации, была все же, безусловно, «полноценной» революцией. , Что касается античного общества, то К. Маркс и Ф. Энгельс неоднократно говорили о революции, применительно к этой формации. Маркс сопоставлял «великую социальную революцию », вызванную падением стоимости благородных металлов в Европе, с революцией «в раннюю эпоху древнеримской республики », которая, наоборот, была следствием повышения стоимости меди94. Энгельс тоже, как известно, не раз прилагал термин «революция» к событиям античной истории. Он говорит о революции, «произведенной Солоном»95, о революции Клисфена96 и, наконец, о революции, «которая положила конец древнему родовому строю» в Риме и причина которой «коренилась в борьбе между плебсом и populus»97. Иногда обращают внимание на то, что, говоря о Солоне, Энгельс отмечает: «Солон... открыл ряд так называемых политических революций»98. Из этих слов делается вывод, что «политические революции» не являются социальными, и Энгельс в данном случае будто бы противопоставляет один тип революций другому. Однако подобный вывод явно незакономерен. Контекст высказывания Энгельса по поводу революции Солона может подтвердить лишь обратное заключение. Речь идет не только о политическом перевороте, «о и о серьезном вторжении в отношения собственности. В этом плане революция, «произведенная Солоном», сравнивается с Великой французской революцией. И, наконец, говорится, что все политические революции «были совершены ради защиты собственности одного вида и осуществлялись путем конфискации, называемой также кражей, собственности 91 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 7, стр. 432; 436—437. 92 К. Μ а ρ к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 22, стр. 307—308. 93 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 17, стр. 46. 94 К. Μ а ρ к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 13, стр. 130. 85 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 21, стр. 115. 96 Там же, стр. 117. 97 Там же, стр. 128. Последняя из упомянутых революций может рассматриваться как знаменующая переход от первобытнообщинной формации к рабовладельческой. 98 Там же, стр. 114—115. 27 другого вида»99. Все это достаточно определенно свидетельствует о том, что под «политическими революциями» Энгельс имел в виду общественные перевороты, не ограничивающиеся лишь сферой экономики. Таким образом, «политическая революция » не противопоставляется революции социальной, но входит в это более широкое понятие как пример революционного переворота, при котором наряду с вторжением в отношения собственности решается также и вопрос о политической власти. Итак, какое содержание мы должны вкладывать в понятие социальная революция? Под социальной революцией мы должны понимать не только ту революцию, которая наносит главный, решающий удар отживающей формации — это разумеется само собой,— но и те революции, которые или еще только подготовляют этот удар или, наоборот, доводят его до логического конца. Они могут происходить (и происходят) в пределах одной формации. В каждой стране и в каждую эпоху эти революции решают особые, специфические для данной страны (или эпохи) задачи, но они, несомненно, обладают и некоторыми общими чертами. Все социальные революции имеют прежде всего исторически прогрессивное значение, поскольку они приближают гибель старой формации, отживающего способа производства, сходящих с исторической арены классов и содействуют утверждению новой, более прогрессивной формации и нового способа производства. Эта историческая смена происходит, как правило, не в результате одновременного и однократного революционного акта, но как итог целой (иногда достаточно длительной) эпохи революционных взрывов и потрясений («эпоха социальной революции »). Все социальные революции, независимо от своих конечных результатов, предполагают участие широких народных масс, которые выступают в качестве движущих сил революции. Тот факт, что во всех революциях прошлого политическая власть, как известно, в итоге оказывалась не в руках народа, но господствующих классов, которые использовали плоды и завоевания революции в своих интересах, говорит'лишь о внутренней противоречивости тех революций, которые совершались ради защиты «собственности одного вида» против «собственности другого вида». Из этого следует, что только социалистическая революция может быть — и на самом деле является — свободной от этого внутреннего противоречия. Не каждая социальная революция -приводит к полной и окончательной смене способа производства, но каждая содействует этой смене и потому, в той или иной степени, влияет на 99 К. Μ а р к е и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 21, стр. 114—115. 28 экономический базис общества. И, наконец, каждая социальная революция в своем итоге неизбежно вызывает изменения в расстановке и соотношении классовых сил, вызывает переход политической власти, если не к новым классам, то во всяком случае к новым фракциям господствующего класса. Таково наше понимание проблемы социальной революции. Все вышесказанное подтверждает, на наш взгляд, правомерность и допустимость употребления понятия социальной революции в приложении к некоторым событиям римской истории. Но к каким именно? К гражданским войнам I в. до н. э.? К диктатуре Цезаря? Ко второму триумвирату и правлению Августа? Мы полагаем, что понятие революции следует применить не к гражданским войнам второй половины I в. до н. э., непосредственно приведшим к установлению политического режима империи, но к более ранним, событиям, начиная от движения Гракхов и вплоть до Союзнической войны. Причем есть все основания считать Союзническую войну — грандиозное восстание италийского крестьянства — высшим этапом развития этой революции. Каков был характер революции? Начавшись в среде римского крестьянства, движение ширилось и росло, достигнув ко времени Союзнической войны общеиталийского размаха. Это была революция против Рима-полиса, против его (т. е. старо- римской) аристократии, против крупного землевладения или, говоря иными словами, борьба италийского крестьянства за землю и политические права. Это была — mutatis mutandis — та же борьба, которую вели некогда римские плебеи против патрициев, но теперь она повторялась на новой и расширенной основе, в общеиталийском масштабе. И если борьба патрициев и плебеев окончилась в свое время отнюдь не победой широких слоев римского плебса, но, как известно, весьма компромиссным результатом, т. е. образованием нобилитета (слияние патрицианской и плебейской верхушки), то нет ничего удивительного в том, что и ныне плодами и завоеваниями, достигнутыми в ходе революционной борьбы италийского крестьянства, воспользовались вовсе не сами широкие массы, но некоторые — в это время наиболее «перспективные» — фракции господствующего класса. В чем заключались завоевания и итоги революции? Во-первых, италийское крестьянство получило доступ к земле (ager publicus) на условиях, равных с римлянами. Затем италийское население приобрело римские права, а следовательно, и право участия в комицияхшо. Более глубокие результаты революции 100 Ниже будет сказано о том, насколько эти права урезывались и насколько не совпадали в этом вопросе интересы широких масс италиков и муниципальной верхушки. 29 состояли в том, что она подорвала полисную организацию, полисные институты, подорвала положение староримской аристократии, т. е., говоря другими словами, действительно нанесла сокрушительный удар Риму-полису. В этом смысле дело революции принципиально было завершено Союзнической войной, а гражданские войны второй половины I в. до н. э.— это уже последствия революции, ибо теперь борьба шла за то, в интересах какой группировки или фракции господствующего класса будут использованы и окончательно «приспособлены» завоевания революции. Как известно, на этот же период гражданских войн (если начинать их от Гракхов) приходятся .крупнейшие выступления рабов — от сицилийских восстаний и вплоть до великой «рабской войны» под руководством Спартака. Подобное совпадение не могло быть случайным. Поэтому невольно встает вопрос — в каком соотношении находились рабские восстания и движение италийского Крестьянства. Есть ли это две самостоятельные линии, два направления борьбы, не перекрещивающиеся друг с другом, .или одно из (названных 'направления, будучи более широким, включало в себя другое, как некую составную часть? Этот 'вопрос требует специального рассмотрения, и лотому более подробно мы остановимся на нем в. соответствующем месте101. Сейчас же ограничимся лишь некоторыми общими соображениями. Прежде всего следует отметить, что гипноз. известной формулы, Сталина о «революции рабов» приводил к тому, что в нашей историографии самостоятельная роль рабов в революционной борьбе сильно переоценивалась. Она переоценивалась настолько, что в тезисе о революции рабов не замечали ни прямого противоречия фактам, ни противоречия с точкой зрения Маркса, писавшего о рабах как о «пассивном пьедестале» классовой борьбы в Риме 102, или с указанием Ленина на то, что рабы «даже в наиболее революционные моменты истории всегда оказывались пешками в руках господствующих классов» 103. Иные историки приписывали рабам классовую сознательность и революционную зрелость в степени, которая свойственна, пожалуй, лишь промышленному пролетариату. В этой связи делались попытки трактовать революционное движение римско-италийского крестьянства как некое, если не второстепенное, то, во всяком случае, подчиненное направление борьбы, а рабов рассматривать как своеобразного гегемона революции. Ставилась даже проблема «союза» между рабами и угнетенными слоями свободного населения, в первую очередь, пауперизованным крестьянством 104. 101 См. ниже, стр. 154—155. 102 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 16, стр. 375. 103 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 39, стр. 82. 104 А. В. Мишулин. Революция рабов и падение Римской империи. М., 1936; о н ж е. Спартаковское восстание. М., 1936; о н ж е. История Рима. М., 1946; С. И. К о в а л е в . Две проблемы Римской истории. 30 Совершенно ясно, что подобная «концепция» как целиком вытекающая из пресловутой формулы «революция рабов», но отнюдь не из реальных фактов римской истории, должна быть самым решительным образом отвергнута. Но, опять-таки, не вдаваясь пока в подробности вопроса, мы считаем необходимым подчеркнуть, что не менее ошибочным было бы трактовать рабские выступления как составную (и подчиненную) часть крестьянской революции. Это были две самостоятельные линии борьбы, и если они, в .конечном счете, даже определялись общими причинами, то в тех исторических условиях они никоим образом не могли, слиться воедино. Как уже сказано, этот вопрос будет рассмотрен ниже, в заключение же лишь отметим, что подобное обстоятельство отнюдь не умаляет исторического значения классовой борьбы рабов. Каковы же были дальнейшие судьбы крестьянской революции, ее последствия и каково направление дальнейшего развития социально-политической борьбы в Риме? Революция, направленная против Рима-полиса, переросла в революцию против полиса вообще. Тем самым она оказалась таким переворотом, который объективно расчищал путь для дальнейшего развития рабовладельческих отношений. В сфере экономики — налицо начинающийся процесс разложения старой формы собственности, связанной с полисом. В сфере политической жизни и борьбы — не только разрыв узких рамок полиса, но и «дезавуирование» полисной демократии, полисных институтов. Широкие массы италийского населения, как уже говорилось, к политической власти, конечно, не были допущены. Представители господствующего класса — староримская аристократия, удерживавшая эту власть в своих руках не одно столетие,— вовсе не собирались сдавать давно завоеванные позиции без боя. Происходит переворот Суллы. Контрреволюционный характер этого переворота, не вызывает сомнений, ибо «конституция» Суллы учитывала. интересы весьма узкой социальной группировки — верхушки римского нобилитета. Это была последняя и, по существу, уже безнадежная попытка сходящих с исторической сцены фракций господствующего класса сохранить свое положение, власть, привилегии. Столь откровенно контрреволюционный характер сулланского переворота, пожалуй, оказался тем основным фактором, который обусловил крайне непрочный, недолговременный характер нового режима. Но и восстановление досулланской конституции, имевшее место в 70 г., не было в свою очередь решением назревших вопросов, ибо оно те учитывало коренных изменений в социально-политической обстановке и, в первую очередь, интересов новых, «перспективных» группировок (homines novi) господствующего класса. Однако в движение уже 31 были приведены такие силы, борьба достигла такого накала, противоположность интересов и честолюбий определилась настолько резко, что все это, вместе взятое, делало (неизбежным новый переворот. И он, как известно, произошел. Под новым переворотом мы подразумеваем диктатуру Цезаря. Этот переворот был произведен в более гибких формах, его инициатор был окружен неким «демократическим» ореолом. Роль армии в этом перевороте тоже была несколько иной, по сравнению с временами Суллы. Кроме того, Цезарь уже во многом шел навстречу интересам новых группировок господствующего класса, пусть иногда вынуждаемый самой обстановкой и требованиями текущего момента. Диктатура же Цезаря оказалась недолговечной и столь трагически оборвалась вовсе не потому, что она по сути своей не соответствовала «духу времени» (наоборот она целиком была порождением эпохи), но лишь потому, что в острой и напряженной атмосфере гражданских войн складывание нового режима в некое прочное государственное образование могло произойти далеко не сразу и далеко не безболезненным путем. Это полностью подтверждается тем обстоятельством, что определенная тенденция, еще не очень явно и «бессознательно» намечавшаяся в реформаторской деятельности Цезаря, была подхвачена и с учетом ее государственной целесообразности развита Августом. То, что у Цезаря было намеком, у Октавиана Августа превращается в систему. Что же касается общей оценки этого режима, то ей будет уделено соответствующее место и внимание в заключительной части предлагаемой работы. В данный момент мы лишь присоединимся к выводам Н. А. Машкина, который, подчеркивая не только политический, но и общественный характер переворота при переходе к империи, вместе с тем констатирует, что «принципат не явился результатом революции, он был реакцией против революционного движения» 105. Таковы наши общие установки и принципиальные позиции, с которых мы подходим в настоящей работе к рассмотрению проблемы перехода от полиса к римской державе, от республики к империи. 105 Н. А. Машкин. Принципат Августа, стр. 606.
